Мои воспоминания. Студенческие годы

ЗАПИСКИ БЫВШЕГО СТУДЕНТА МЕДИКА

Думаю, большинство людей вспоминают студенческие годы с теплотой. И я вспоминаю эти годы с приятными чувствами. Это совершенно естественно. Тогда мы были молодыми, веселились, радовались всяким пустякам, совершали опрометчивые, глупые, а иногда и весёлые поступки. Но были в студенческой жизни разные события. И я хочу рассказать о некоторых их них, которые мне запомнились - радостные и не очень. Все описаны здесь события были в действительности.

Я учился с 1981 по 1987 годы в период, как тогда говорили «развитого социализма», но даже в 1987 году ни кто и не мог представить, что чуть более чем через 3 года не будет СССР. И я вам хочу рассказать, как я видел и какие были события у советского студента медицинского института.

Тогда в 1981 году наиболее престижным факультетом считался лечебный, затем педиатрический, а стоматологический, санитарно-гигиенический и фармакологический ценились ниже. И соответственно конкурс на эти факультеты был разный. Сейчас практически всё наоборот. Так вот, поступил я на педиатрический факультет, и на первых курсах института мне было не очень интересно. Изучали физику, огромное количество разных разделов химии и конечно партийные дисциплины. В тот период руководящей роли коммунистической партии во всех вузах страны проходили эти предметы. Мы изучали историю КПСС, диалектический и исторический материализм, политическую экономию, научный атеизм. А на 6 курсе института научный коммунизм, который и сдавали государственным экзаменом, на ряду, со специальными предметами.

Преподавал нам историю КПСС молодой человек. Удивительно, но я запомнил его фамилию, но писать её не буду. Он уроженец сельской местности по комсомольской линии, поступивший в какой-то институт, и по окончании которого его направили в медицинский вуз преподавать историю КПСС, диалектический и исторический материализм и подобные предметы. И ему даже… дали отдельную комнату в одном из медицинских общежитий нашего вуза! Он был очень требовательным, и я сказал бы, что он был фанатичным. Мы конспектировали какие-то труды деятелей марксизма-ленинизма, решения пленумов и съездов партии и т.п. Он проверял конспекты, в которые мы должны были выписывать важные цитаты из статей, книг и постановлений. Он нас проверял, заставлял учить, учить … и многие студенты были отчислены из медицинского института, не сдав экзамен по истории КПСС.

Потом мне рассказывали однокурсники, что после развала СССР в начале 90-х годов эти предметы отменили. Этот преподаватель очень страдал, и покончил жизнь самоубийством в своей комнатке в общежитии. Хотя была и вторая версия, что он совершил суицид из-за неразделённой любви. Точно сейчас ни кто не скажет.

На первом курсе института, в один из дней на лекции по органической химии, преподаватель написал мелом на доске какую-то формулу и обратился к аудитории: «что это за формула?» В лекционном зале находилось более 200 человек, все затихли и напряглись. Наступила минутная тишина. Вы что, - недоумённо спросил преподаватель, не знаете циклопентанопергидрофенантрен? И как вы собираетесь сдавать экзамен? - продолжил преподаватель. И действительно как? Я очень возбудился, перерисовал эту формулу в свою тетрадь и запомнил название. Сейчас я не возьмусь нарисовать эту формулу, помню только, что содержала она бензольное кольцо. Да и в точности названия этой формулы я сейчас не уверен.

После окончания второго курса института многие на июль - август уезжали работать в стройотряды и отдыхали в сентябре. А кто не ездил в стройотряд, тот в сентябре выезжал в какой-нибудь колхоз или совхоз помогать местным жителям в «битве за урожай», как тогда говорили. Всё лето я работал физруком в пионерском лагере, поэтому в сентябре мне пришлось ехать на битву - «битву за урожай».

Колхозники вяло ковырялись на полях и не справлялись с уборкой урожая. И им в помощь присылали студентов, инженеров и различных водителей из автомобильных парков и других людей. В тот период совершенно обычным делом было, например, послать инженеров проектного института работать на овощной базе.

И вот я поехал в один из колхозов страны. Разместили нас в бараке - в бывшем клубе настелили деревянные нары. В одном помещении где-то человек на 20 жили парни, а во втором человек на 60 жили девушки. Представить это можно вспомнив какой-нибудь фильм про колонию, где в бараке деревянные нары в два ряда. Хотя тогда мы к этому относились почти спокойно. Были молоды, веселились, радовались жизни…. Со студентами направлялось 2 - 3 преподаватели из вуза следить за порядком и руководить. Один из таких сопровождающих с нами был майор с военной кафедры. И вот однажды этот майор вызвал 4 парней, и меня в том числе. И сказал, что надо помочь местным жителям, семье ветерана Великой Отечественной войны собрать картофель. Освободил нас от работ на колхозном поле, и мы пошли с этими местными жителями собирать их картофель. Как оказалось, они не были членами семьи ветеранов ВОВ, а купили нас у того военного преподавателя за пару бутылок самогона. Мы работали на них три дня. Эти местные жители специально высаживали несколько гектаров картофеля на продажу. За самогон они покупали студентов, которые им помогали убирать, а за деньги или тот же самогон покупали водителей для транспортировки урожая.

Позже я узнал, что продажа военными солдат это обычное дело. Тогда в советское время, например, повсеместно задействовали солдат на строительстве дач для командиров и генералов, а продажа их на другие работы была реже. Расцвело это полным цветом в середине 90-х. Тогда солдат даже продавали в Чечне на кирпичные заводы и просто в рабство.

Когда я обучался, то многие парни студенты где-то подрабатывали, в основном сторожами, дворниками, медбратьями в больницах. Для устройства на работу нужно было принести справку из деканата вуза, что ты там учишься. Наш деканат не особо давал такие справки, получить было сложно. Мой одноклассник, учившийся в строительном институте, раздобыл пачку таких справок. Конечно, он любезно дал часть этих справок мне. И я подрабатывал в разных местах по справкам строительного института. Я работал физруком в пионерском лагере, грузчиком на текстильной фабрике, мыл лестничный пролёт в гостинице. Подрабатывал, сбрасывая снег с крыш домов. Однажды работал на хлебопекарне, на укладке хлеба. Очень тяжёлая работа. Горячий хлеб вывалится из печи, сыпется и сыпется, а ты должен складывать его на поддоны, затем на специальных телегах отвозить на погрузку. И так всю ночь! Отработали мы с другом одну ночь и больше там не работали. Читатель придёт в некоторое замешательство, как же так, ведь он был студентом медицинского института. Спешу успокоить. После 3 курса немного работал в реанимационном отделении инфекционной больницы, и позже работал фельдшером на скорой помощи. Однако больше всего в период студенчества я работал плотником в детском саду. И когда сейчас говорят, что без гастарбайтеров ни куда, что эти работы ни кто выполнять не будет, то я улыбаюсь.

Когда я учился на втором курсе медицинского института, умер Леонид Ильич Брежнев. Произошло это 10 ноября 1982 года. Сообщили об этом не сразу, а целый день по всем 2 - 3 каналам государственного телевидения показывали балет «Лебединое озеро», и больше ни чего не показывали. И музыка Петра Ильича Чайковского из этого балета звучала на всех радиостанциях….

Через некоторое время в стране появился такой анекдот:

«Мама говорит ребёнку:

Сегодня программы «Спокойной ночи малыши» не будет.

А почему?

Потому что умер Брежнев

А Брежнев это кто: Хрюша или Степашка?».

Когда объявили о смерти генерального секретаря Л. И. Брежнева, я не рвал на себе волосы и не бился в истерическом плаче, и не видел, чтобы это делал кто-то другой. Однако было напряжённое чувство. Я родился в год, когда Брежнев стал генеральным секретарём, по сути, я тогда прожил всю свою жизнь, когда он руководил страной. Его постоянно показывали по телевизору и его фотографии печатали в газетах. Это его произведения «Малая земля», «Возрождение» и «Целина» я изучал в старших классах школы. Это его речи на съездах и пленумах я изучал в школе и на первом курсе института, а тут …. Зная, что смена власти может быть разной, было тревожное ощущение. И оно себя оправдало. Генеральным секретарём КПСС, а стало быть, руководителем страны, стал Юрий Владимирович Андропов. Будучи студентом медицинского института, я особо не чувствовал прессинга, но о некоторых моментах, которые мне запомнились, хочется написать.

1 сентября 1983 года в продаже появилась водка с более низкой ценой (но и низким качеством), которую народ сразу окрестил «андроповка» или ещё её называли «подарок первокласснику», потому что появилась она 1 сентября. И в тоже время Ю.В. Андропов ввёл жёсткую дисциплину на рабочих местах. Шла методичная проверка. Многие города днём были полупустые. Люди сидели у себя на работе, и боялись в рабочее время выходить из учреждения. А в самих организациях коридоры были пустые, все сидели в кабинетах и работали или делали вид, что работают. За опоздания на работу вводились разные жестокие санкции.

Здесь уместно вспомнить анекдот того периода:

«Проверка в оркестре Большого театра. Кэгэбэшник спрашивает у музыканта, который бьёт в большой барабан:

- Почему вы так редко по нему бьёте?

- Партия у меня такая.

- Партия у нас у всех одна - КПСС, а вы должны стучать чаще и громче».

Помню летом 1983 года, было жарко, и я с один студентом решил выпить пива. Пиво тогда в основном брали на разлив, потому что в бутылках оно было значительно дороже, а у студентов с деньгами было не густо. Пиво наливалось обычно в 2-х - 3-хлитровые банки и сверху банка закрывалась полиэтиленовой крышкой. Мы подошли к ларьку по торговле этого напитка, и были очень удивлены, увидев двух человек в очереди. Раньше к таким ларькам выстраивались огромные очереди. Возле торговой палатки нам сказали, что очередь там, и пальцем показали на ближайшие кусты. В кустах сидели мужики в робах с банками, чтобы их не было видно. А когда подходила их очередь, то они быстро выбегали из кустов и бежали к ларьку купить пива. Таким образом, возле ларька не было людей.

Как-то днём я был в кинотеатре. Остановили киносеанс, включили свет, и люди в штатском, которые не представлялись, но все знали, что они из КГБ, стали проверять документы и спрашивать, почему в рабочее время находитесь в кинотеатре. И кого-то куда-то уводили….

В тоже время, магазины страны продолжали работать в основном до 17 - 18 часов и многие люди после работы не успевали ни чего купить. Знаю следующий случай. У соседки был день рождения. Она в рабочее время выбежала в магазин купить продуктов на праздничный стол и …её поймали люди в штатском. Соседку осудили на 15 суток административного ареста. Там ей и пришлось справлять свой день рождения.

У нас на курсе учился один армянин из Абхазии. На зимние каникулы он собрался лететь к родным, но его задержали в аэропорту до выяснения личности и почему в рабочее время он вылетает из аэропорта, и может быть он спекулянт. Всё выяснили и его отпустили, но на свой рейс он не успел. Вот такие события происходили в то время.

Руководил Ю.В. Андропов с 1982—1984 годы, затем умер, на его место пришёл К.У. Черненко с 1884 по 1985 год и тоже умер. А заканчивал я вуз уже при М.С. Горбачёве при его «гласности», «перестройке», антиалкогольном Указе и талонах на продукты питания. Было это до развала СССР.

На 3 курсе института в образовательном плане стали появляться специальные предметы: пропедевтика внутренних болезней, пропедевтика детских болезней и др., и мне стало интересней учиться. А на 1 - 2 курсе очень требовательно и жёстко нас заставляли учить нормальную анатомию, потом на других курсах так же требовательно учили топографическую и патологическую анатомию. И это правильно! Тогда и понятия не было, что можно дать взятку деньгами за зачёт или экзамен. Какое было странное время с позиций, происходящих в современной России.

В институте были разные преподаватели. Мне особенно нравилось, когда преподавали практики, и они рассказывали разные клинические случаи из своей работы. Очень наглядно и длительно запоминается. Остались приятные воспоминания обо всех педиатрических кафедрах и кафедре инфекционных болезней. Помню заведующего кафедрой гинекологии. Он бывший фронтовик, танкист, но на столько, влюблённый в тему гинекологии…. Он мог на лекции сказать: «у нас у женщин….». Студенты прозвали его «яичник». Как-то жестоко.

Вспоминается нестандартный случай, произошедший на сдаче экзамена по судебной медицине. Дело это было на 5 курсе, и я был в кабинете при этом моменте. К преподавателю села отвечать отличница нашей группы. Педагог листал зачётку и удивлённо у неё спросил:

У вас что, только одни пятёрки?

Да, - с гордостью ответила студентка.

Преподаватель стал её расспрашивать с пристрастием и поставил… тройку!

26 апреля 1986 года на четвёртом энергоблоке Чернобыльской АЭС произошла авария. А в июле 1986 года после окончания 5 курса я, как и другие парни нашего курса поехал на военные сборы. Они проходили в месте базирования воинской части химической защиты. И все студенты очень опасались, что нас могут послать в Чернобыль на оказание помощи в ликвидации этой аварии. Уже зная последствия радиации, и какие возникают от этого заболевания, чувство было тревожное…, но нас туда не направили. А там и посей день, не могут разобраться с этими энергоблоками….

В институте ходила байка, что после сдачи экзаменов, студенты подарили преподавателям военной кафедры картину «Дубовая аллея», которая мол даже висела некоторое время на кафедре, пока один из военных преподавателей не понял подвоха. Тогда широко была распространена поговорка: «чем больше в армии дубов - тем крепче наша оборона». Вот и картина была с намёком. Однако я слышал подобную байку от студентов других вузов, и возможно её рассказывают и в настоящее время. И это что-то уже из народных российско-студенческих сказаний.

В 1987 году я окончил медицинский институт. Кстати после военных сборов я так впечатлился, что написал свой первый рассказ. А на 6 курсе написал для выпускного, а потом долгие годы не писал ни чего. И снова стал писать рассказы только в 2005 году. Один из рассказов: «Очень хрупкий мир» с сокращениями был опубликован в «Медицинской газете» в 2006 году. А в 2008 году я выпустил свой сборник рассказов «Житейский калейдоскоп», в этот сборник вошли стихи и две повести моей дочери, чему я очень рад.

Воспоминания о студенчестве.

Я учился в семидесятые годы на математико-механическом факультете Ленинградского университета.
Факультет отличался несколькими особенностями, начиная с самого названия. Аналогичные факультеты в других университетах назывались механико-математическими. Второе, что отличало матмех от других институтов, это абсолютно вежливое отношение преподавателей и профессуры к студентам. Ко всем, начиная с первого курса, обращались на Вы. Это было очень необычно после школы – Вы, Иванов, не очень дисциплинированы. Это после пяти прогулов. А еще была определенная демократия. Это касалось и внешнего вида и совместного, студентов и преподавателей, курения прямо в коридорах факультета. Многим вещам студенты из других университетов, которые периодически приезжали к нам в гости или с официозом, очень удивлялись, в частности прическам. С этого и начну.

Волосы.
Я, начиная с девятого класса, носил длинные волосы, наверное, самые длинные из всех парней нашего курса. На первом курсе замдекана Волков Вадим Алексеевич часто приставал ко мне с предложением подстричься до необходимого максимума. Но мер никаких он применить не мог. Хотя это был самый строгий из всех преподавателей факультета и настоящий администратор. Так продолжалось вплоть до весенней сессии, которую я ожидал с тоской. Дело в том, что при всех сданных зачетах к экзамену студент допускается автоматически, а при наличии хвоста необходимо было брать допуск у этого самого замдекана. А у меня один зачет никак не вырисовывался. И мне пришлось идти на поклон к Волкову. Собственно, «на поклон» - это только так говорилось. Можно было не идти в кабинет, а поймать его в коридоре, и, если все в порядке, он подписывал допуск прямо на подоконнике (демократия). Но у меня-то не было все в порядке, у меня были волосы. Поэтому, при первой же попытке на перемене подсунуть Волкову допуск на подпись, я услышал: «Подстригись до необходимого максимума и прошу ко мне». Пришлось мне пропустить следующую пару и бежать стричься в ближайшую парикмахерскую. Я, конечно, попросил девушку лишь слегка обозначить стрижку, подравнять и поправить. После процедуры я опять бегом (надо было успеть к перемене) помчался на факультет к Волкову. Ему не понравилась длина моих волос, он даже сделал вид, что вообще не видит попытки укоротить прическу. Делать нечего, пришлось делать вторую попытку. Я пошел к той же девушке-парикмахеру и изложил такую просьбу – поберечь волосы. Естественно, что после такой просьбы и ее безукоризненного исполнения, я пришел к этой девушке и в третий раз. Но, когда и после третьей попытки я не смог удовлетворить замдекана, пришлось выдвинуть новый аргумент: «Вадим Алексеевич, я же потратил уже шестьдесят копеек (а это, между прочим, нормальный обед в столовой)». Волков двумя пальцами залез в нагрудный карман, достал оттуда довольно несвежий рубль и протянул мне. Я, конечно, отказался и побежал тратить очередные двадцать копеек, на этот раз для кардинального решения вопроса. Допуск я получил.
Вечером, когда я рассказал об этом в комнате в общежитии, один из старшекурсников поделился: «Этот рубль у Волкова неразменный. Он его уже многим предлагал, и никто не взял». Я пожалел, что не прервал эту традицию.

Феномен.

Феномен – это Леша Степанов, мой однокурсник и одногруппник. Он обладал феноменальными математическими, как абстрактными, так и счетными, способностями. Но, наверное в компенсацию за эти способности, отличался некоторыми странностями в поведении. Ничего такого, тем более аморального или криминального, но совершал такие поступки, которые не каждый мог себе позволить. Например, на перемене он мог запросто подойти к курившей девушке (а курили у нас не менее половины девушек), вынуть у нее изо рта сигарету и со словами: «Женщинам курить вредно» выкинуть ее (сигарету) в урну. Он поступал так на полном серьезе, и на него никто не обижался. Леша, еще учась в школе, победил на всесоюзной математической олимпиаде, но на международную его не взяли, опять же из-за его странностей. Рассказывали, что во время урока, а учился он в физматшколе, он сказал учителю: «Полная чушь». А преподавали у них преподаватели с нашего факультета – кандидаты и доктора наук.
Однажды на лекции по математическому анализу, которую читал доцент Виноградов, Леша всем нам подпортил, конечно невольно, конспекты. Виноградов дает определение связного множества, мы терпеливо записываем в тетрадь. Никто, по крайней мере большинство из нас, не знает еще этого материала. Леша с места тянет руку, по-детски поддерживая ее другой рукой: «Согласно этому определению такое-то множество тоже будет связным, а оно таковым не является». Виноградов смотрит, задумывается и соглашается. Мы дружно зачеркиваем написанное в тетради. Виноградов дает новое определение, но Леша тут же приводит пример, доказывающий его некорректность. Мы зачеркиваем второе определение. После третьего, неправильного и поэтому тоже зачеркнутого, Виноградов сдается и обещает дать правильное определение на следующей лекции. В скобках замечу, что Виноградов конечно же знал несколько определений, но он был педант, и хотел дать определение в рамках уже изложенного материала.
Забавно было смотреть на дуэли Леши с преподавателем высшей алгебры Малолеткиным. Тот бал тоже феноменом, победителем (в свое время) всесоюзной и международной олимпиад. И тоже обладал уникальными способностями к расчетам в уме. Малолеткин пишет на доске определитель четвертого порядка (на контрольной таких определителей нам давали три штуки на два академических часа). Леша издает странные звуки – у-у-у-ф-х-х-ч-х, и дает ответ секунды через три. Малолеткин тоже смотрит на определитель, тоже издает подобные звуки и тоже через три секунды изрекает – правильно. Леша не только помнил пятьдесят и более знаков после запятой у различных замечательных чисел типа пи, е, корень из 2, 3, но и сам с большой точностью извлекал корни третьей степени из любого числа, в уме разумеется. Мы проверяли. Калькуляторов тогда не было, поэтому проверяли методом возведения в степень, т.е. перемножением.
А еще он помнил номера и серии паспортов и номера комсомольских билетов у всех студентов нашей группы. Он не запоминал специально, просто раз увидел и отложил себе на полочку. Так что при заполнении каких-то документов стоило лишь спросить: «Леша, какой у меня номер комсомольского?». В ответ слышишь его скрипучее: «Старого или нового?». Он помнил и старые и новые (после обмена) номера.
На четвертом курсе, когда началась специализация, наши пути разошлись, т.е. мы попали в разные группы. И о его дальнейших успехах я больше ничего не слышал.

Военка или военная кафедра началась у нас со второго курса и продолжалась вплоть до четвертого. Военка резко отличалась от других кафедр. Строжайшая дисциплина. Это касалось и внешнего вида, все постриглись и надели костюмы с галстуком, и посещения. Прогул без уважительной причины грозил отчислением. Занятия проходили раз в неделю на целый день в главном корпусе университета на Стрелке Васильевского острова. От общежития приходилось добираться на автобусе минут сорок, а если на перекладных, то и больше. Опаздывать было нельзя, поэтому вставали рано и, как правило, приезжали имея время в запасе. Занятия были будничные, ничего особенного не запомнилось, но о двух случаях я все же расскажу.
Первый касается того же Леши Степанова. Я уже говорил, что он отличался некоторыми странностями. В частности, он совершенно не умел маршировать. Когда он просто шел, все было нормально, но как только звучала команда «шагом марш», он начинал одновременно с левой ноги и левой руки. И переучить его никак не могли. Видно было, что Леша очень старается, но не получается, и все тут. Так вот, в связи с этим произошел редчайший случай в военной практике. Начальник нашего потока подполковник Каравашкин сам лично ходил к врачам и просил выдать справку о военной непригодности Степанова. Но врачи разводили руками, формально по всем основаниям он здоров. Позднее, на военных сборах, при бросании учебной гранаты произошел анекдотичный случай. Бросали из положения стоя. Сзади стояли отцы-командиры и следующие по очереди на бросание. Граната была учебная, но с запалом, т.е. после выдергивания чеки через несколько секунд она негромко хлопала. И вот Леша, стоя в окопе, выдернул чеку, размахнулся и кинул гранату назад, как раз в группу офицеров. Все обошлось, но к боевым стрельбам его не допустили и поставили зачет автоматически.
Второй случай связан как раз с этими сборами или, как мы говорили, лагерями. В лагеря мы поехали после четвертого курса в июле. Т. к. мы относились к артиллеристам, то из нас была сформирована батарея. Командовал батареей молодой лейтенант, недавний выпускник училища, почти наш ровесник. К нему обращались – товарищ комбат, почти командир батальона. Командирами отделений были назначены студенты, которые отслужили в армии. Они все были сержанты. А старшиной батареи назначили старшину запаса Воробьева – тоже нашего студента. Мягко говоря, слабоватый был студент (в смысле учебы), но физически очень сильный. Во время учебы очень многие ему помогали, и он к этому относился как к само собой разумеющемуся. Салаги делают контрольную дедушке, это же нормально. Но приказать он никому не мог. Делали из добрых чувств. А на сборах он разошелся, еще бы, теперь у него власть, как когда-то в армии. Он ко всем придирался, кричал, оскорблял. Один из студентов не выдержал и послал его куда подальше. Воробьев тут же доложил по команде. И завертелось очень неприятное дело. Готовили отчисление со сборов, а это вытекало в отчисление из университета. Последний формальный шаг – это решение комсомольского собрания. Нас собрали, зачитали характеристику, естественно отрицательную, и попросили высказаться. Хорошо, что нашлась сначала пара ребят, потом и остальные поддержали, которые вступились за парня. В общем, обошлось выговором, что тоже неприятно. Но все это я рассказываю только для того, чтобы привести выдержку из характеристики на парня. Вот она: «Физически развит однобоко, имеет первый разряд по плаванию». Это какой-то ужас. Парень высокий, крепкий, стройный, а развит однобоко. Выходит, что все мы, кто не имеет никаких спортивных разрядов, развиты разносторонне. Это характеризует не только то время, но и людей, которые так пишут. А такие люди всегда были и будут.
В заключение маленькое наблюдение. Казалось бы, военная форма делает всех однообразными, но, наоборот, после окончания сборов, когда мы прямо в лагерях переоделись в свое, цивильное, многие отметили, что все стали какие-то одинаковые.

Мои успехи.

Успехов не было. Учился я средне. Были и пятерки и тройки. Но, что интересно, дисциплины, по которым у меня были пятерки и четверки, в дальнейшем пригодились в работе, а те по которым были тройки, никогда не понадобились. Хотя, конечно, общая математическая культура очень полезна. Но я хочу рассказать о двух случаях или сдаче экзамена по двум дисциплинам.
Первая – это политэкономия. Сейчас такого предмета, наверное, нет, но тогда он, наряду с историей партии и научным коммунизмом, были обязательны. Потому что, как тогда говорили, советский специалист должен быть не только классным, но и красным. Политэкономия делилась на два последовательных курса – капитализма и социализма. Первая восходила к Марксу, была логична, легко формализовывалась и описывалась пусть простыми, но математическими уравнениями, вторая – сплошная демагогия. Что стоит только сравнение цели производства при капитализме и социализме. При капитализме цель производства - извлечение (получение) максимальной прибыли, при социализме – максимальное удовлетворение растущих потребностей народа. Читали лекции и вели практику преподаватели с экономического факультета. На практике по капитализму у меня вышел конфликт с преподавателем, ему не понравилось, что я читал художественную книгу на его занятиях. Я, конечно, поступил неправильно, но дальнейшие действия преподавателя превзошли все границы. Он пообещал, что я не сдам экзамен. И действительно, на экзамене он сам вызвал меня и благополучно завалил, хотя, как я считал, курс я знал прилично. Я пришел на пересдачу, он завалил меня опять. Всего я пересдавал экзамен пять раз, уже очень редкий случай, но еще более редкий произошел на пятой переэкзаменовке. Он поставил мне неуд в зачетку, чего никогда не делалось. Так я перешел с хвостом на следующий курс. Но осенью кто-то мне посоветовал, и я пошел на кафедру политэкономии и изложил свою историю. Там выслушали, назначили время, выделили экзаменатора. Тройку я получил. Когда наш преподаватель узнал про это, он, мягко говоря, расстроился и пообещал не пропустить меня на социализме.
Социализм читал доцент, бывший выпускник нашего факультета, который защитился на математических моделях в экономике. Поэтому мы слушали его лекции с относительным интересом. На экзамене я попал к нему, мой преподаватель почему-то опоздал, и благополучно сдал на пятерку. Сразу после моей сдачи прибежал тот преподаватель и сразу поинтересовался моими успехами. Когда он узнал про мою пятерку, он опять расстроился. Оказывается, он оставлял доценту какую-то записку про меня, но доцент ее проигнорировал. Самое интересное, что в диплом шла вторая оценка, поэтому во вкладыше к диплому по курсу политэкономии у меня красуется «отлично». Этот преподаватель, наверное, разочаровался в системе советского образования.
Второй случай связан тоже с общественными науками, а именно с научным коммунизмом. Научный коммунизм нам читали на пятом курсе, и это был единственный предмет на выпускном курсе. Остальное время, как считалось, мы посвящали дипломной работе. Экзамен по научному коммунизму был государственным, принимала его госкомиссия, без его сдачи не допускали к защите диплома, пересдача в случае неуспеха разрешалась только через год. То есть это очень серьезно. И вот, я на экзамене сначала перепутал первый вопрос, а потом на волне этого неуспеха завалил и другие два. В общем, неуд. Катастрофа. Но тут за меня вступился деканат, и со словами: «Он спас сельское хозяйство страны» (об этом я расскажу позже), - уговорил комиссию на мою пересдачу с другой группой. Во второй раз экзамен у меня принимали уже три человека, один непосредственно задавал вопросы, два другие были наблюдателями. Как позднее мне сказала девушка-секретарь, ответ мой был на пятерку (это было мнение комиссии), но это была пересдача, поэтому в диплом пошла оценка «удовлетворительно». Ну и ладно, сам факт пересдачи государственного экзамена позволял мне гордиться долгие годы.
А еще хочу рассказать о небольшом казусе на защите диплома. Руководитель дипломной работы и одновременно куратор нашей группы Нина Борисовна Маслова тянула меня за уши изо всех сил. А я относился к подготовке диплома очень прохладно. Еще бы, это был пятый курс, много свободного времени, и хотелось погулять напоследок. Лишь уже к концу подготовительного срока я наконец-то плотнее уселся за диплом и кое-как закончил. На защите прошло более или менее гладко. В конце защиты каждый студент говорил благодарственные слова своему руководителю, которые звучали примерно одинаково – спасибо такому-то за помощь в подготовке диплома, его интересные подсказки и т.п. Мне показалось это скучным. Когда дошла моя очередь, я встал и сказал: «Спасибо Нине Борисовне за то, что она пыталась сделать из меня человека». И все. После этих слов Маслова фыркнула, рывком вскочила из-за стола и выбежала из аудитории, на ходу вытаскивая сигареты. Товарищи потом у меня спрашивали, что я там натворил такого, что Маслова выкурила аж две сигареты подряд. Позднее, когда я как-то приехал в Ленинград и зашел на факультет, Нина Борисовна спросила: «Вы что, тогда обиделись на меня из-за диплома?». Это меня очень удивило, ведь я был ей искренне благодарен. До сих пор я храню ее черновики, которые она давала мне при подготовке диплома.
И для окончания. Диплом мой назывался очень красиво – «Течение Куэтта при больших числах Кнудсена». Что означает – течение сильно разреженных газов между параллельными поверхностями.

Два наблюдения.

Эти две истории не имеют непосредственного отношения к учебе, но произошли во время моего студенчества и, кроме того, навевают на какие-то размышления. Напоминаю, что события происходят в середине семидесятых годов, хотя в данном случае это не имеет особого значения.

История 1. Черный ящик.

В 1974 году на майских праздниках я был в гостях в Москве у одной знакомой. Прогуливаясь по Москве мы зашли в сквер где-то в центре. Сели на скамейку и просто отдыхали. День стоял солнечный, было тепло, люди ходили праздничные, и по настроению, и по одежде. В общем, все было чудесно. Мы сидели, болтали, и никуда не хотелось идти. Не вдруг, не сразу, наше внимание привлекла любопытная картина. Посреди сквера между двумя аллеями стояло длинное сооружение типа вагона, а может это и был переделанный вагон. В обоих его торцах были двери, и к ним приделаны наклонные сходни, этакие трапы. По левому трапу в вагон поднимались нарядные люди, в подавляющем большинстве мужчины, по правому трапу из вагона вываливалось нечто орущее, шатающееся и расхлюстанное. Оба потока были непрерывными и, казалось, бесконечными. Было полное впечатление, что человек заходил в вагон слева, парадный и благообразный, и тут же справа выплевывал его уже преображенным до неузнаваемости. С кем-то, таким же, громко спорит, лицо красное, волосы растрепаны, пиджак на одном плече. Это было как в кино, мгновенное преображение. Конечно же, в данный момент это были разные люди, и первый, входящий, выйдет гораздо позже, но ощущение было, что человек вошел и сразу вышел, но уже очень нетрезвый.
Мы понаблюдали с полчаса за этой картиной, пытаясь идентифицировать хотя бы одного из входящих и вываливающихся, но нам это не удалось. Наверное, тридцать минут недостаточный срок для такого преображения, или нас подводила наблюдательность.
В связи с этим я вспомнил о «черном ящике». Это такое понятие из физики, для тех кто не знает, под которым понимают некий прибор с неизвестными содержанием и процессами в нем. Наблюдатель может фиксировать только входящие и выходящие сигналы из этого прибора. А потом уже строить различные гипотезы о процессах внутри прибора. Мне наш вагон очень напомнил такой «черный ящик». И я, как наблюдатель, сделал вывод о содержании этого «ящика». Сделайте вывод и вы.

История 2. Тренировка.

Как-то случайно я зашел, вернее даже заглянул в гимнастический зал. Увиденная картина заставила меня задержаться в нем. В зал нельзя было входить в обуви, поэтому я стоял у самой двери, прислоняясь к стене. В это время там проходила тренировка или обучение юных гимнастов-мальчиков. Будущим гимнастам было лет по шесть, как мне показалось. Все во главе с тренером примерно моего возраста расположились в углу зала, где были постелены несколько матов в форме квадрата. Вся секция была разбита на три группы. Первая, она-то и привлекла сначала мое внимание, жалась в углу. Мальчики плакали, кто тихо всхлипывал, кто с надрывом. Вторая группа состояла из тренера и ученика. Они сидели в центре квадрата матов, и тренер проводил растяжку ног мальчика (я не знаю, как это точно называется). Тренер растягивал ноги ученика, имитируя шпагат, мальчик орал во все горло, но не сопротивлялся. Тренер менял позу и продолжал свою пытку, «заключенный», естественно, продолжал орать. И, наконец, третья группа находилась ближе к выходу, т.е. ко мне. Здесь ребята веселились вовсю, некоторые даже закатывались от хохота. Они показывали пальцами на орущего ученика и катались от смеха по мату. Лишь один из них отличался от других. Он не плакал и не смеялся. Он был грустен, молчал и как-то зажимался, как будто стремясь стать невидимым. Следующая очередь на пытку была его.
Не знаю, может вот так через боль и становятся чемпионами, может такая методика тренировок общепринята и эффективна, но смотреть на это было больно. Но больше всего меня поразило поведение третьей группы. Ведь ребята знали, что через несколько минут эти мучения предстоят и им, такое наверняка было уже не раз на предыдущих занятиях, но тем не менее радости их не было конца при виде орущего товарища. А может, это было нервное. Не знаю. Вот так и в обществе, некоторые равнодушны к чужому горю, или даже радуются этому, не задумываясь, что такое может произойти и с ними.
Позже мне на ум пришла одна мысль. А и я сам чем отличался от этой веселящейся группы. Я с интересом с полчаса наблюдал за экзекуцией, и, конечно, меня не интересовала техника тренировки. Вот так во все времена народ валил поглазеть на публичные казни, не потому, что казненного было жалко или его ненавидели, а просто интересно.
У некоторых такой интерес приводил к садизму. Так появлялись различные серийщики.

Поздравляю всех сопричастных с Днем медицинского работника. Наверно, у каждого в жизни бывали ситуации, за которые мы могли бы благодарить врачей. А сегодня как раз есть повод пожелать всем врачам крепкого здоровья, успехов в работе и благополучии.

Всегда в этот день мы поздравляем с праздником маму. Ведь у нее 40 лет врачебного стажа, она кандидат медицинских наук, невролог и хоть сейчас и на пенсии, но эта профессия остается с человеком пожизненно.

Те, кто давно и постоянно читают мой журнал, помнят, что пару лет назад мама опубликовала мемуарную книжку «Записки коренной харьковчанки». Тогда я ее покритиковала, что в книжке она не отразила самых интересных воспоминаний - о годах своего студенчества. И вот уже готова рукопись второй маминой книги. Мы ее назвали «Постигая тайны Эскулапа». В ней мама написала о выборе профессии, о годах студенчества, об интересных случаях из своей медицинской практики. Думаю, сегодня подходящий день, чтобы познакомить читателей с главой из маминой будущей книжки. Она называется

Наши первые занятия в анатомке (анатомическом корпусе) были для меня серьезным испытанием. В этом корпусе нам читали первые лекции. Анатомка имела большой зал, расположенный в виде амфитеатра, с огромным расписанным картинами потолком. В центре - внизу - находилась кафедра, за которой наши професора читали нам лекции. Морфологический корпус на проспекте Ленина (ныне пр. Науки) тогда еще только достраивался. И лекции по специальностям первых курсов (анатомии, физиологии, микробиологии и др..) нам читали в анатомке. Анатомка с первых дней пребывания в институте была нашим основным местом учебы. Без знания анатомии невозможно учиться дальше. Занятия в анатомке! О! Какие мы тогда были юные, почти дети, стоя над трупом в своих белых халатах. И запах формалина и какя-то серая маса, которая когда-то была человеком.

Рис.1. Наша группа на занятиях в анатомке. Я в нижнем
ряду, первая слева

Среди студенческого фольклора во все времена была такая песенка-шутка:
«От Евы и Адама
Пошел народ упрямый,
Пошел неунывающий народ,
Живут студенты весело
От сессии до сессии,
А сессии всего два раза в год.
День мы прогуляем,
Два мы проболеем.
А потом не знаем ни бум-бум.
Так выпьем за гулявших,
За ничего не знавших.
Так выпьем за сдававших наобум.»

Некоторые студенты и в наше время так учились, как поется в песенке. Но это не распространялось на студентов-медиков. Мы с первых месяцев учились страстно, с большим интересом, как одержимые. А иначе было невозможно. Без основательного знания нормальной анатомии и физиологии человека нельзя было бы двигаться дальше к изучению различных патологических состояний человеческого организма. И потому все вечера мы проводили с первых учебных дней в анатомке, где был прекрасный музей, препараты и трупы, на которых мы препарировали учились, учились, учились. Наверно, нам всем было тогда трудно в этой новой для нас жизни, и был страх, но мы его преодолевали вместе, всей группой.

И как непохожи были мы, тогдашние, на современных студентов! Все жили одинаково, не было роскоши: очень скромная одежда, не было красивых сумок и других аксессуаров, а только маленькие дешевые чемоданчики, в которые мы складывали свои халаты, а нередко носили с собой и кости скелета, и черепа, постоянно учась.

Рис. 2. Наша группа после занятий

Мы старались запоминать все по латыни, как нам подсказывали преподаватели и опытные бывалые студенты. « Supinator u pronator , два экстензора и всё». До сих пор помню. И таких примеров было много. И даже прозвища некоторым студентам давали латинские из анатомии.

Рис. 3. Наша группа на прогулке

Да, занятия в медицинском институте имели свою специфику, резко отличающуюся от всего, что изучалось в других ВУЗах, кроме марксизма-ленинизма. И некоторые не выдерживали. Одна очень хорошая девушка с нашего курса не смогла учиться и ушла в конце года.

А наша группа была особенная. Мы поддерживали друг друга и помогали друг другу. Объясняли непонимающим « eminentio » и sulcus ¢ ы искали вместе bulli arterii , et venul ¢ ы. И засиживались в анатомке до позднего вечера. А потом выходили на свежий воздух, и он ударял нам в голову, как вино, после многочасовых ученических бдений.

Очень много сил, энергии, нашего интеллекта уходило на анатомию.Но это была основа, без знания которой дальнейшая учеба была бы бессмысленной. И мы это понимали. Сейчас я удивляюсь, как без знаний элементарной математики люди учатся в технических ВУЗах. И если на старших курсах, когда мы изучали клинические дисциплины, нам говорили преподаватели: «Ослаблена пульсация на a . Dorsalis pedis » , к примеру. Мы знали, где ее прощупывать. Потому что на первых курсах учились по-настоящему. Хотелось все запомнить, все познать, чтобы потом стать врачами. Такая была у нас сильнейшая мотивация. И это на всю жизнь. Ни дня без профессиональной литературы, ни дня без постижения нового в твоей врачебной области. «Больной - книга - больной» - завещал нам молодым талантливый терапевт нашего времени Тареев. И мы свою свою трудовую жизнь выполняли этот завет.

Главным богом в анатомии был тогда, живущий в Харькове и работающий в Мединституте профессор Р. Синельников. У меня до сих пор хранится созданный им один из томов атласа анатомии, который подарил мне А., муж моей сестры с надписью: «Томке в честь поступления в ХМИ».

Сам автор атласа был учеником тоже знаменитого профессора Воробьева, который бальзамировал В.И. Ленина. И среди студентов даже ходила шутка. Якобы Воробьев, обращаясь к Р. Синельникову говорил: «Рафка! Подай калошки». Я думаю, что это просто выдумка студентов, такая глупая шутка. На самом деле к профессору Синельникову можно было обратиться лишь с глубочайшим уважением. Ибо все в нем изобличало высокий интеллект, культуру и доброту. Он был маленький, уже старенький (с «высоты нашей молодости») седовласый, с мягкой доброй улыбкой. Помню, как я сдавала ему экзамен. Очень волновалась, хотя знала ответы на все вопросы. «Деточка - сказал он, прервав мой ответ. «Не волнуйтесь, подсчитайте, сколько раз Вам придется сдавать экзамены за все годы учебы. И что будет с вами, если Вы всегда будете так переживать. Успокойтесь! Помните мои слова.» И я их помнила всю жизнь, даже после окончания института. И это немало помогло мне в жизни сохранить свое здоровье.

Кроме волновавшей нас анатомии, были и другие, очень интересные «науки». Запомнились лекции по нормальной физиологии, которые нам читал профессор Альперн, высокий, стройный, с хорошо поставленным голосом. И также как лекции были интересны и практические занятия. На практических занятиях мне приходилось трудновато. Лягушек и крыс вообще не могла резать. И тогда мы устраивали в нашей группе обмен: кто-то из мальчиков по договоренности резал мне крысу, а я переводила ему целые листы с английского.

Рис. 4. На практических занятиях по гистологии

Мы много раз зацикливались на одних и тех же английских текстах, и я до сих пор помню педиатра Домбровскую из этих текстов и ее руководящие указания: «День, проведенный ребенком без воздуха, потерянный для его здоровья день.» И всю свою дальнейшую жизнь, когда большинство из многих ровесников стало родителями, я повторяла эту фразу для них. Но, вообще, практические занятия с лягушками, крысами, биохимическими колбочками и пробирками, микробиологией и др. промелькнули как один день.

Труднее всего пришлось мне на практических занятиях по судебной медицине, когда на зачет надо было самостоятельно вскрыть очередной, попавший на судебно-медицинскую экспертизу труп. И здесь уже никак нельзя было улизнуть. Крыс и лягушек мы уже давно не вскрывали, поменяться на английский с мальчиками уже было невозможно. Мне повезло. Когда пришла моя очередь, погибший оказался умершим от отравления денатуратом. И запах испарений этого вещества перебивал абсолютно все запахи, вплоть до трупного. Я хорошо справилась с заданием.

Большой интерес у меня вызывали лекции по микробиологии. Читал их нам уважаемый, уже немолодой тогда профессор Деркач. К сожалению, читал скучно, монотонным затухающим голосом. Мало кто его слушал. Все занимались своими делами: готовились к следующим занятиям, читали, болтали и т.д. И вдруг среди убаюкивающей тишины скучного голоса лектора раздавалось громкое восклицание: «Вы слышите? Спирохета Обермейера!» И еще более громким голосом с поднятой рукой: «Спирохета Обермейера! Вы слышите?» Все вдруг просыпались, и слушали его восклицания, а после этого и часть лекции по сифилису.

А еще среди преподавателей без высоких научных званий и заслуг мне запомнилась доцент Ступина, всегда прекрасно одетая, ухоженная, красивая женщина. Она обращалась к нам с неизменным «Здравствуйте, товарищи студенты.» И это «товарищи студенты» звучало как боевой призыв, говорилось четким, звучным, звонким голосом как обращение командира к своему войску. Время шло, и мы переходили на старшие курсы, где уже начались клинические дисциплины.

За время пребывания на старших курсах мы все «переболели» теми заболеваниями, которые изучали в клиниках. Нас всех осматривали наши преподаватели и выносили свой вердикт: «Здоровы». Уже тогда мы присматривались к особенностям разных врачебных специальностей, чтоб остановить свой выбор на одной. В то же время нас готовили к тому, чтобы быть участковыми врачами в сельской местности. Иногда мы выезжали с преподавателями в сельские амбулатории и больницы и обучались на практике азам врачевания. А кроме того, в программу обучения входила практика, о которой я напишу далее.

До мельчайших подробностей помню лица студентов нашей группы на начальны х курсах. Староста Володя М. - худой черноусый мальчишка из Харьковской области. Красивая, скромной украинской красотой, высокая, стройная черноокая Лиля С. Из Сум, очень воспитанная, вся в себе, с редко выплывающими наружу эмоциями. А рядом с ней Валентина П. - полненькая, с постоянной шестимесячной завивкой с мелкими русыми кудряшками, очень степенная, не по молодому возрасту, казавшаяся старше нас своим отношением к жизни и к учебе.

Самый большой насмешник в группе - Иван К., долговязый, несколько нескладный, медлительный, навязывающий ярлыки части из нас, которые отличались нередко ехидным содержанием и были обидными, но меткими. А самым веселым из мальчиков был Алик Д. - долговязый, худой парень, чистый блондин с вьющимися кудрями. Запомнилось, что на коротких переменах между 2-х часовыми занятиями он постоянно ел булки, и мы посмеивались над ним. А потом оказалось, что он страдал очевидно уже тогда сахарным диабетом. Оттуда повышенный аппетит.

А еще в группе были две девушки, ставшие для меня любимыми подругами: Света Т. и Эмма Ф. Эмма Ф. - из Сухуми, чистокровная армянка. Ее брат Армавир Карапетович тогда уже был врачом, позже стал известным специалистом, оперирующим в области торакальной хирургии. Впервые я встретилась с ней на квартире, где они жили с Армавиром, где-то на Москалевке. В те времена я была очень застенчива. При виде Армавира смутилась. А он спросил меня: «Томочка! Вы из Полтавы?» А я еще больше засмущалась после этих слов, подумав, что он считает меня глубокой провинциалкой, задав такой вопрос. А с Эммой меня свела еще любовь к музыке. Я выросла на той музыке, что слышала по радио. А Эмма окончила музыкальный техникум. Она была профессионал. Мы с ней много-много раз ходили в нашу Харьковскую филармонию, где в те годы выступали знаменитые музыканты - исполнители, в том числе С. Рихтер.
Ах, какая необыкновенно уютная, домашняя и в то же время классически строгая была наша Харьковская в коричневых тонах филармония, ныне уже не существующая. Ее снесли. Она располагалась на углу Сумской напротив кинотеатра «1-ый Комсомольский» (ныне там магазин).

В годы моей учебы и позднее до сноса филармонии очереди за билетами в нее тянулись по всей Сумской, почти до бывшего магазина «Соки-Воды» и медицинской библиотеки. Я помню как на один из концертов известной пианистки, исполняющей Шопена, не было билетов, и я пошла к администратору. «А Вы учитесь в консерватории?» - он меня спросил. И очень удивился, узнав, что я студентка Медицинского института.
Вообще, в годы нашей учебы (середина ХХ века) был высочайший пик культуры. И самое главное: все было доступно. А сейчас - астрономические цены на билеты, и не тот, увы, уровень исполнителей, одним словом, попса! И этим все сказано.

Эмма была очень мудрая не по возрасту; громадные карие глазищи, нос с горбинкой, как у Анны Ахматовой, низкий грудной голос. Я ее воспринимала как очень близкого мне человека.
На старших курсах часто бывала в их доме, уже собственном, на прекрасной Шатиловке. Это был зеленый, весь в садах, самый лучший рай2он Харькова, располагающийся на возвышенности над источником минеральной воды - «Харьковская 1». А рядом парк и опять сплошная зелень. Даже дышалось там лучше, чем в других местах. Там, на Шатиловке, в их саду мы часто занимались, готовясь к очередным экзаменам.
Эмма очень любила Армению. Часто приглашала в гости: «Приезжая, я покажу тебе горы Армении». Не сбылось.

Ну, а самой близкой моей одногруппницей-подругой была Света Т. Веселая, смешливая, симпатичная, умница. Все студенческие годы связаны у меня со Светой.

Рис. 5. Я и Света Т. в парке

Я очень любила ее маму - Марию Николаевну. Они жили тогда на Московском проспекте в одной из многоэтажек. Мы часто занимались вместе в ее квартире, и мама заботилась о нас, кормила и поила, а как-то, когда я ночевала у них, и спать укладывала. И все это с такой заботой и добротой, что всю жизнь помнится. Строгая и в то же время - мягкая, добрая, и Света на нее была немного похожа. Ее мама хорошо ко мне относилась, как к дочери. И Света иногда использовала это в своих интересах. Уходя поздно на свидания, она говорила маме, что идет ко мне. А мама ее очень мне доверяла: если встреча с Т., значит, все будет в порядке. Всегда помню Марию Николаевну и буду помнить. А мне при встрече с Марией Николаевной всегда хотелось прижаться к ней, как к родному человеку. От ее среднего роста, немного полноватого стана, усталого в ранних морщинках лица, серых с сединой коротких волос, любящего взгляда всегда веяло какой-то теплотой. Но была в ней и строгость, только не повелительная. Последний раз я виделась с ней, когда приезжала в отпуск из Ворошиловграда, своей рабочей Белянки. Она встретила меня, как родную дочь. И Света даже недовольна была нашим с ее мамой долгим общением. «Ведь Т. приехала ко мне - говорила С. - «Но я тоже хочу поговорить с ней отвечала мама».

При переходе на изучение клинических дисциплин нас переформировали в другие группы. И у меня появились новые сокурсники-одногруппники. Среди них особенно выделялся Станислав Г. (С.Г.). Небольшой, плотный, ниже среднего роста, с маленькими серыми глазками, невыразительным лицом, он покорял нас своим интеллектом. И тогда его внешность - не красавца, отходила на задний план. Дружил он в основном, с девушками нашей группы, и каждая мама своей дочери считала С. ее женихом. У него была «одна, но пламенная страсть». Он любил до обожания театр. И мечтал о театральном институте. Но в выбор профессии вмешалась мама, которую он очень любил. И не позволила ему поступать в театральный. Она выбрала для сына медицинский. А он оказался послушным и любящим сыном.

Рис. 6. У дверей клиники. Я со Станиславом Г.

Театральный институт до его сноса находился на углу Сумской между нынешней Зеркальной струей и японским рестораном (бывшим автоматом-закусочной). Это было красивое бело-голубое здание, мечта нашего С. И он все свободное от учебы время пропадал в этом театральном, где у него появилось много друзей среди будущих актеров и актрис. Его жизнь постоянно протекала не только в нашей реальности Медицинского ВУЗа, но и в мире театра. Часто он перед нами копировал модных тогда героев фильмов и театральных постановок, и надо сказать - очень похоже. В этом же театральном училась его любовь, из-за которой он взял направление на работу туда же, куда была направлена она - в Ворошиловградскую (ныне Луганскую) область.

В годы нашей учебы в нашем Харьковском театральном появилась организация «Белая лошадь», которая объединяла студентов-театралов, имеющих неординарные взгляды на нашу тогдашнюю действительность. «Белая лошадь» была, конечно, разгромлена. После отработки на периферии положенного срока, С. поступил в аспирантуру и всю жизнь проработал в медицинском институте на кафедре гистологии. Но остался верен театру в качестве зрителя. В течение всей жизни после работы бежал в театр на очередные представления. Благо, а может быть, к несчастью семьи у него не было.

А самым большим аристократом во вновь созданной нашей клинической группе был Олег К. Аристократом его никто не называл. Это я дала ему мысленно такое прозвище. Стройный, с прекрасной стрижкой белобрысых волос, в роговых очках-велосипедах, всегда изящно одетый в черную бархатную куртку или костюм, с дорогим кожаным портфелем. Он выделялся среди всех студентов и обращал на себя внимание. Его выделяло из общего уровня даже проживание в аристократическом доме - Саламандре на Сумской. Он блестяще отвечал на всех занятиях, был отличником. Ему прочили блестящее будущее в науке.

У Олега была любовь к Е., студенке нашей же группы, дочери мамы-профессорши. После окончания института О. и Е. уехали в Ленинград, где, кажется, жила мать Е. В Ленинграде О. родила дочь. Несколько раз приезжала в Харьков. Рано умерла. Дочь эмигрировала в одну из скандинавских стран, куда позже уехал и О.

И еще в нашей группе учился студент - китаец, Го-Юй-Чжунь, он просто грыз науку, хотя ему было трудно. Был он очень трудолюбивый, тихий, спокойный, отличник. Мы относились к нему с больших уважением.
Вспомнила я здесь только очень-очень немногих, но о каждом из наших однокурсников можно написать целый роман.

Студенческая жизнь всегда насыщенна яркими впечатлениями, позитивными эмоциями и ощущением свободы. Мы решили опросить тех, кто о лучших годах жизни может только вспоминать. Что же все-таки остается в памяти по истечении пяти лет обучения и более:

Дарья Антропова, Уральский государственный университет им. Горького, 29 лет.

Самой запоминающейся была жизнь в общежитии. Еще запомнилась наша частая игра в фанты всем этажом. Задания были самые различные, например, постоять ногами в мусорном баке, покрутиться на 1 этаже на вертушке проходной, пройтись по кухням этажей и что первое готовящееся найдешь - надо попробовать, так моя соседка съела маленький кусок сырого мяса. Тогда мы считали себя просто генераторами идей. Нас это очень забавляло и голодное существование вдали от родных уже не казалось таким печальным.

Ксения Богданова, Уральский институт экономики Санкт-Петербургской академии управления и экономики, 27 лет.

Какое же студенчество без Клуба Веселых и Находчивых. В нашей команде участвовала почти вся группа, мы собирались после пар, либо на парах, которые вела наш куратор. Обсуждали конкурсы, и какие темы мы будем развивать, шутки многие придумывали сами, что-то брали из Интернета, что-то приходило по ходу репетиции. И пока мы репетировали, основной план был изменен миллион раз. Куратора тоже привлекли, она участвовала в паре миниатюр. Сам КВН прошел как то очень быстро, я даже не помню, мы много импровизировали, потому что от волнения забыли слова и несли все, что в голову приходило. Но было весело, и мы выиграли! Самое интересное, что мы на тот момент мы были первокурсниками, а КВН проходил среди всех курсов академии.

Юлия Кормилицына, Европейско-Азиатский институт управления и предпринимательства, 27 лет.

Со школьных лет я мечтала принять участие в конкурсе красоты, и благодаря университету мечта воплотилась в реальность. Я участвовала в «Мисс Университет», подготовка заняла около месяца. Ежедневные репетиции, заучивание монологов, песен и т.д. И вот наступил долгожданный день, поначалу все было идеально. И надо же было мне неудачно подвернуть ногу и упасть. Мисс университет я, конечно, не стала, но зато получила приз зрительских симпатий. Видимо из жалости.

Юлия Кукушкина, Уральский государственный экономический университет, 27 лет.

Я всегда участвовала в культурной жизни института: различные конкурсы, КВН, праздники. И однажды для таких неравнодушных как я решили устроить праздник с суточным выездом на базу отдыха. С нами поехала большая часть преподавателей. Был конец мая, погода шикарная, мы купались, загорали. Ночью была дискотека. Никто из нас и не догадывался, что историк играет шансон на гитаре, а преподаватель высшей математики профессионально танцует рок-н-рол. Все-таки полезно провести время с преподавателями в неофициальной обстановке.

Яна Бушина, Уральский государственный университет им. Горького, 28 лет.

Больше всего запомнилась защита диплома: научный руководитель накануне ушел в загул и в итоге нам пришлось самим писать характеристику, да и на самой защите он не появился. Мы тогда уже успели накрутить себе различные варианты, что нас не допустят до защиты или придется защищаться через год, а может и вовсе отчислят, и мы будем ходить с незаконченным высшим образованием. В результате все обошлось, и мы успешно защитили свои труды.

Александр Осокин, Екатеринбургский экономико-технологический колледж, 23 года.

Мне запомнилось дежурство в гардеробе, в тот момент я чувствовал себя королем. Перед тобой толпа народу, и ты решаешь, кто получит свою одежду быстрее. Жаль, что это почетное место очень востребовано, и поэтому за пять лет мне удалось почувствовать власть лишь однажды. Так я, кстати, познакомился с девушкой, которая мне давно нравилась, но повод заговорить с ней никак не предоставлялся. Кого-то как в песни связывает музыка, в нашем случае нас связала гардеробная бирка.

Ольга Разливинских, Уральский государственный педагогический университет, 29 лет.

Я училась на логопеда и, впечатлившись материалом лекции, решила поставить себе букву «Р» (на тот момент вместо нее я говорила «Л»). Как ни странно мне это удалось! На следующем семинаре, я всеми силами пыталась продемонстрировать свои труды и делала акцент на «Р» в каждом слове котором есть эта буква. В итоге мой ответ занял практически всю пару - одногруппники были мне благодарны, а я горда собой за правильную речь.

Татьяна Никонова, Уральский финансово-юридический институт, 26 лет.

Для меня студенческие годы в первую очередь ассоциируются с первой любовью. Он был звездой института, читал РЭП на всех концертах, посвящал мне песни и признавался в любви со сцены. Мы гуляли до утра, а потом сразу шли на пары. Это было бессонное время, но я была по-настоящему счастлива!

Михаил Осокин, Уральский политехнический университет, 28 лет.

Однажды мои одногруппницы, жившие в общежитии, позвали нас с братом в гости. Войти нам предложили через окно, находящееся на втором этаже. В общаге были женские и мужские этажи. Второй этаж являлся общим, на нем была прачечная и кухня. Т.к. в общежитии велось видеонаблюдение, подниматься на женский этаж в обычном виде было опасно. На нас одели халаты и намотали полотенца на голову. В таком виде и с тазиками в руках мы и попали в конечный пункт назначения. Это был мой первый и последний опыт переодевания в противоположный пол.

Александр Бакулев, Уральский государственный педагогический университет, 26 лет.

Я учился в педагогическом университете, и каждое лето нас отправляли на практику в загородные лагеря. Мне попался отряд второклашек, угомонить их было невозможно. Опыта и знаний общения с детьми у меня не было, и мне ничего не пришло в голову кроме того как начать «ловить бабочек». Так я назвал прыжки вверх с поднятием рук. На протяжении часа они ловили воображаемых бабочек. Зато потом они сразу уснули, а я пошел на дискотеку к старшему отряду.

Евгений Абрамов, Уральская государственная сельскохозяйственная академия, 27 лет.

При подготовке к экзамену, меня хватило на изучение только лишь одного билета, а именно первого. Подойдя к преподавателю, я вытянул билет и сообщил, что номер моего билета - первый и, делая вид, что читаю с билета - рассказал задания находящиеся в этом билете, которые я знал наизусть. После этого, я положил билет обратно в кучу билетов. Естественно преподаватель был удивлен данному поступку и попросил отдать ему билет. Перерыв все билеты, я с трудом нашел первый и успешно защитился на отлично.

Черепахина Юлия, Уральская академия государственной службы, 29 лет.

У нас в академии проходил конкурс на знание русского языка - «Самый умный». Т.к. у меня всегда было хорошо с грамотностью, я решила принять участие. Я даже и не подозревала, насколько малы мои знания в этой области. Большинство ответов я давала полагаясь на интуицию, но, видимо, и с ней у меня тоже проблемы. Наша команда заняла последнее место, я крайне оскорбилась и тут же побежала покупать орфографический словарь, который так у меня и лежит ни разу не открытый.

Ольга Юмагузина, Уральская государственная юридическая академия, 28 лет.

Нашу группу отправили в колхоз. Раннее утро, дождь, грязь, холод и нас высаживают посреди гигантского поля со свеклой. Никогда еще я не была такой грязной и замученной как в тот раз. Но общий стол, ненависть к свекле и горячий чай сплотили нашу группу, после этого мы стали намного дружнее.

Каким бы бесконечным не казалось обучение в начале, рано или поздно все подходит к концу. И остается только ностальгировать. Пока есть возможность - создавай свою историю!

Фотографии из личного архива опрошенных.

Я закончил МГРИ (РГГРУ) в 1976 (группа ГИР-71, специализация технология подземной разработки урановых месторождений), тогда еще институт находился возле Манежной площади. При выборе специализации между россыпником золоторудных и уранщиком, последнее я выбрал из-за того что стипендию по этой специальности повышали на 15 или 20 руб. Стипендия 55-60 руб для студента тогда были большие деньги. Проездной месячный билет для студента в Москве тогда стоил, кажется, 2, 50 руб. Хороший обед в студенческой столовой МГРИ тогда стоил в среднем 1 руб. Добавлю, что по традиции горные вузы (МГРИ,МГИ и СГИ) хорошо и дешево кормили своих студентов. В отличие от прочих, например как-то после занятия на М.Бронной я зашел в столовку Московского юридического. Не обед, а тюремная баланда. Из преподавателей мне запомнились два характерных типа. Первый тип преподавателя доцент - деловой,но опаздывает, проверку студентов не производит.К студентам не цепляетса, стараетса донести знания курса. Итак, первый тип: Занятия по теории взрывного дела (для условий шахт и рудников) в лаборатории на М.Бронной проводил доцент, (забыл его фамилию, слышал он умер, царство небесное, так и защитив докторскую) . И всегда его пары начинались с его опоздания. Ждем 5-10-15 мимнут. Внезапно открываетса дверь лихорадочно вскакивает взмыленный преподаватель, говорит "извините, только с самолета", бросает портфель и сразу начинал лихорадочно писать на доске тему и вести занятие? даже если на занятие пришло 2-3 человека. Второй тип - наивный, рассеянный (как д.т.н., профессор, зав. кафедры подземных разработок, заслуженный деятель науки и техники, Гелий Николаевич Попов), вел лекции по системам подземной разработки. Свои лекции всегда начинал с проверки по журналу присутствующих (уходило на это до 30 мин) . Каждый раз доqlz до отсутствующего студента (ки) поднимал старосту группы, спрашивал о причине отсутствия на лекции (заболел, мама приехала). Тот (в большинстве не зная причины), говорил (врал), что отсутствующая неделю Сидирова, например заболела. Г.Н. был очень добрый, казалось, он не показывая любил всех студентов. Сами проверки для студентов последствий от профессора не имели. В МГРИ мне также запомнился ведущий семинары по геодезии преподаватель Борщ-Компанелло. Он в МГРИ перешел из горного (МГИ). Так вышло что геодезию я у него персонально прошел дважды, в горном и МГРИ (не стал делать зачет). Появившись у нас, он сразу начал с объяснения своей необычной фамилии, что после революции его революционный большевик папа (по моде того времени) к не романтичному " борщу" добавил фамилию славного Компанелло. Б-Щ был умница. На его занятиях по геодезии было все понятно и толково. Помню, кручу "Феликса"!, исчисление теодолитных ходов, он подходит и на листке бумаги (с большим построчным массивом чисел) и говорит, вот здесь и здесь ошибка. Тогда мне студенту казалось уровнем бога геодезии.

МГРИ (1971-1976). ПОЛЕЗНАЯ ПЕРЕСДАЧА. Так как я был туповат, то полюбил сопромат: там все понятно и просто. Надо только заниматься, делать домашние задания, что я делал. В учебной комнате в общежитии на Студенческой по вечерам сидели только старательные вьетнамцы и я. и Экзамен по сопромату принимал сам зав кафедры, профессор по фамилии Ребрик, такой кучерявенький, если корреспондентам нужен был вид профессора, то фотографировали его. Сдавали две группы, моя ГИР (уранщики) и бурильщики (забыл обозначение). В том числе студент бурильщик, с которым я жил в одной комнате в общежитии на Студенческой. Позднее он что-то загулял, нахватал хвосты, взял академку, поехал на север работать бурильщиком и так и не вышел из своегожизненого пике.Как-то од даже предлагал мне пойти с ним гости, к тому времени уже популярному, Владимиру Высоцкому, однако мне слушать бренчание и пение не прельщала. Взял билет, для уверенности передал, что бы он заходя на экзамен захватил мне шпаргалгу по одной теме. Он мне занес - часть новой библиотечной книги по сопромату, которую разорвал напополам. Нечего делать, сунул ее в стол, жду момента. Профессор Ребрик стал прохаживаться между рядами, подошел ко мне и говорит: студент Т. вытащите шпаргалку. Я конечно не стал вытаскивать, тогда он полез, вытащил... чуть не упал в обморок от увиденного и закричал: "Варвар... дикарь...новая библиотечная книга... вон... на пересдачу!" В общем, я сдавал экзамен по сопромату профессору Ребрику четыре раза. Так насобачился в сопромате, что знал все его осноные формулы таблицы и задачи курса сопромата на память, так что уже спорил с профессором. Поставил мне четыре. Любовь к сопромату - вещь трудная.

Студенты МГРИ на картошке в Кашино. Лампочка Ильича - это миф или темная история?Эпиграф: “1 ноября 1920 года состоялся торжественный пуск электростанции для электрообеспечения в деревне Кашино. Свет загорелся, и было предложено отпраздновать это событие, и на празднование пригласить Ленина. Послание в Кремль содержало слова: “Правление товарищества настоящим сообщает, что 14 сего ноября состоится открытие электрического освещения в селении Кашино, на каковое покорнейше просим прибыть разделить ту радость, которую мы ощущаем при виде электрического освещения в крестьянских халупах, о котором при власти царей крестьяне не смели думать. Ваше присутствие весьма желательно”

В 1972 мы, студенты второго курса МГРИ, помогали убирать картошку на полях деревни Кашино (Московская обл.), где посреди небольшой деревни (одна улица) стояла пресловутая электростанция “Лампочка Ильича”. На вид это была собачья будка у высохшего ручья, высотой 1,5 метра, площадью 1 м2, внутри которой находился генератор (динамо машина, совр., турбина с генератором тока) с царским вензелем, весом 50-60 кг, на валу которой находился ременный шкив. Местный старожил сказал мне, что “гидру” построил еще в царское время местный умелец, который работал на заводе электрооборудования в Москве, его маленькая гэс успела по освещать дома и улицу д.Кашино еще в царское время. По всей видимости, дирекция завода подарила, или продала своему работнику дорогое динамо машину с большой скидкой. В новое время родоначальника ГОЭРЛО большевики расстреляли, а осиротевшую “гидру” как бы национализировали. Есть сведения в интернет, что кашинцы при большевиках только восстановили украденные провода. После приезда в д.Кашино Ильича с Крупской увидеть “техническое чудо освобожденного крестьянства”, собачья будка стала как бы началом Ленинского плана ГОЭРЛО. По рассказу старожила,они приехали ночью, в 23 часа, местная партячейка встретила вождя тепло и гостеприимно, переночевали в добротном доме изгнанного (или расстрелянного) кулака, сейчас там музей. Утром осмотр 1 квт микро-ГЭС (МГЭС), за малым вождь увидел великое, потом митинг, фото, после хорошего обеда, тепло распрощавшись уехали. На митинге, по словам кашинцев, Ленин впервые произнес знаменитую фразу: “Коммунизм плюс есть советская власть плюс электрификация всей страны”. К нам в студенческий лагерь приходила женщина из музей и предлагала посетить музей. Однако никто из студентом не пошел. Так как подьем был в 6-00, с картошки приходили в 18-00 усталые. Кашинцы на картошке у нас были в начальниках, часто шли дожди, из лагеря никуда не отпускали. Отмечу, что яблоки в садах кашинцев были знатные. Единственным событием стало бурное празднование всем лагерем моего дня рождения, студенты гидрогеологи, геофизики, россыпники, уранщики (моя группа) сбросились по 3 рублей, в деревне мы закупили несколько ящиков “яблочное шипучее” (по две штуке на брата), в бутылках под шампанское, по 82 коп. штука – шипучее, вкусное, сладкое и хмельное, из Москвы приехала автобусом моя подружка, затаренная колбасой, сыром и прочей вкуснятиной, которую ей передала поездом через проводника из г.Минеральных вод ее мама, моя будущая теща. Отмечали в каком-то коровьем сарае, импровизированные столы из дверей и стулья доски. С одной стороны стояли коровы и таращились на нас, преподавателей не приглашали. Вскоре с нами сидели и местные ребята кашинцы (в лагере было 80 % девчонок), они принесли патефон, танцы. Так как после всех хлопот и яблочного шипучего я отрубился, то кашинцы пригнали машину и отвезли меня с подружкой на покой. Помню как ребята кашинцы, обнявшись с нашими девчонками в кузове ехали с песней: “Наш паравоз вперед лети, в коммуне остановка, в руках у нас винтовка”. На следующий день меня с одним товарищем отправили в Москву в деканат, с запиской за нарушения режима лагеря, меня за аморальное поведение, так как по ошибке переспал с подружкой на кровати у политкомисарши отряда (преподаватель политэкономии, уехала на воскресенье в Москву), его за хулиганку. Такой была моя “Лампочка Ильича”

Я закончил МГРИ (РГГРУ) в 1976 (группа ГИР-71, технология подземной разработки урановых месторождений), тогда еще институт находился у Манежной площади. При выборе специализации между россыпником золоторудных и уранщиком, последнее я выбрал из-за того что по специальности стипендию повышали на 15 руб. Стипендия 60 руб для студента тогда были большие деньги. Проездной месячный билет для студента в Москве тогда стоил, 50% кажется 2, 50 руб. Хороший обед в студенческой столовой МГРИ тогда стоил в среднем 1 руб. (от 0,80 руб. до 1,20). Добавлю, что по традиции горные вузы (МГРИ,МГИ и СГИ) хорошо и дешево кормили своих студентов. В отличие от прочих, например как-то после занятия на М.Бронной зашел в столовку Московского юридического. Не обед, а тюремная баланда. Из преподавателей мне запомнились два характерных типа. Первый тип преподавателя - деловой, но опаздывает. Первый тип. Занятия по теории и практике взрывного дела проводил доцент, (забыл его фамилию, слышал он умер, царство небесное, так и защитив докторскую) в лаборатории на ул.М.Бронной. И всегда его пары начинались с его опоздания. Ждем 5-10-15 мин. Внезапно открываетса дверь лихорадочно вскакивает преподаватель, говорит "извините, только с самолета", бросает портфель и сразу сразу начинал лихорадочно писать на доске тему занятий и вести занятие. До студентов не докапывался, проверку не производил. Второй тип - наивный профессор (как д.т.н., профессор, зав. кафедры горного дела, заслуженный деятель науки и техники, Гелий Николаевич Попов), вел лекции по системам подземной разработки. Свои лекции всегда начинал с проверки по журнулу присутствующих (уходило на это до 30 мин). Каждый раз доходя до отсутсвующего студента(ки) поднимал старосту группы, убеждался, что староста группы знает о причине отсутствия студента (заболел, мама приехала). Тот (в большинстве не зная причины), говорил (врал), что отсутствующая неделю Сидирова, например заболела. Г.Н. был очень добрый, казалось, он не показывая любил всех студентов. Сами проверки для студентов последствий от профессора не имели. В МГРИ мне также запомнился ведущий семинары по геодезии преподаватель Борщ-Компанелло. Он в МГРИ перешел из горного (МГИ). Так вышло что геодезию я у него персонально прошел дважды, в горном и МГРИ (не стал делать зачет). Появившись у нас, он сразу начал с объяснения своей необычной фамилии, что после революции его революционный папа (по моде того времени) к не романтичному "борщу" добавил фамилию славного Компанелло. Б-Щ был умница. На его теоретических занятиях по геодезии было все понятно и толково. Помню кручу Феликса, исчисления теодолитных ходов, он подходит и на листке бумаги с большим построчным массивом чисел, и говорит, вот здесь и здесь ошибка. Тогда мне студенту казалось уровнем бога геодезии.

Мои воспоминания. Студенческие годы.

Валерий Иванов. Ногинск.

Когда я учился в школе, главной целью в жизни была именно учёба, а о своей дальнейшей судьбе я не думал. Но закончились школьные годы и впервые мне самому нужно было принять решение, которое должно определить всю мою будущую жизнь. Я хотел учиться дальше, получить высшее образование, но в какой сфере: технической или гуманитарной? В то время я очень долго выбирал будущую профессию. Слабое зрение ограничивало мой выбор. Конкуренция тогда в престижные ВУЗы была большой: на одно место могли претендовать 10 – 20 человек и предпочтение отдавалось медалистам.

Но время шло, приближались вступительные экзамены в ВУЗы и надо было быстро принимать решение. Я впервые задумался о смысле жизни. От моего решения зависело моё будущее. Сейчас я вспоминаю стихотворение Бориса Пастернака «Гамлет». Оно начинается словами: «Гул затих. Я вышел на подмостки». У Пастернака Гамлет – человек, совершающий выбор. Обратного пути нет. Стихотворение заканчивается словами народной пословицы: «Жизнь прожить – не поле перейти». Думаю, что я находился в положении Гамлета. И тогда мне на помощь пришли мои родители. Отец поехал в Москву, он решил посоветоваться по выбору учебного заведения с дядей Петей – моим дядей. Я с отцом не ездил, и этот важный для меня выбор они сделали сами. Дядя работал в Институте имени Курчатова и жил рядом с ним: недалеко от метро «Сокол». В районе этого метро немало ВУЗов, но дядя Петя, видимо, убедил отца, что мне надо поступать в Московский технологический институт пищевой промышленности. Институт находился на Волоколамском шоссе, всего в двух остановках трамвая от метро. Раздумывал я недолго и вскоре мы с отцом поехали в Москву, чтобы узнать о правилах приёма в этот ВУЗ. Мы узнали, что к вступительным экзаменам допускаются только все прошедшие медицинскую комиссию. В амбулатории института меня обследовали врачи, все они, за исключением одного, глазного, допустили меня к экзаменам. Глазной врач долго подбирал стёкла к моим глазам и показывал буквы в таблице, но больше четырёх самых крупных строчек я так и не увидел. Наконец, врач сказал, что, к сожалению, дать разрешение на приём в институт он не может. Врач объяснил свой отказ тем, что ВУЗ технический и предстоит во время учёбы выполнять много сложных, мелких чертежей. Отец всё же его как-то уговорил пойти мне навстречу и врач, наконец, разрешил мне поступать на все факультеты, кроме механического.

И вот мы с отцом в стенах института. Кроме механического в институте были следующие факультеты: пищевых производств, это хлебопечение, виноделие, кондитерское производство и ещё что-то, факультеты мукомольно- элеваторный и экономический. Я почему-то выбрал мукомольно-элеваторный. На втором этаже здания института находилась кафедра «Элеваторы и склады». Мы зашли в помещение кафедры: нас встретил её заведующий – доцент О. Д. Шумский. В просторной комнате на стенах в рамках под стеклом висели многочисленные фотографии огромных, похожих одно на другое, зданий. Хозяин помещения нам объяснил, что это элеваторы, там хранится зерно. Факультет выпускает инженеров по хранению и переработке зерна. Потом он рассказал нам кое-что об этой специальности, о её важности, престижности. Видимо, я в душе романтик, а тогда, семнадцатилетний, представил себя на будущей работе среди этих красавцев элеваторов, похожих чем-то на огромные корабли. Меня охватило необъяснимое радостное чувство и я подал документы на мукомольно-элеваторный факультет. Знания, полученные в школе, ещё были свежими, и я успешно сдал вступительные экзамены, за сочинение получил оценку «отлично».

Экзамены в институте закончились, и абитуриенты ждали решения приёмной комиссии. Ждать пришлось недолго и через несколько дней я увидел мою фамилию в списке принятых в институт. Я обрадовался, порадовал родителей этим известием и начал готовиться к переезду в Москву. Мне, как жителю другого города, предоставили общежитие. Московский технологический институт пищевой промышленности состоял из одного большого учебного корпуса, трёх зданий общежитий и одного пятиэтажного дома с квартирами для профессорско-преподавательского состава. Меня поселили в общежитие не нашего, а механического факультета. Здание нашего факультета достроили чуть позже. Общежитие было четырёхэтажным, старым, его построили, видимо, в одно время с учебным корпусом института. . Мужские помещения были на нижних этажах, а женские – на верхних. В нашей комнате на первом этаже была самая простая обстановка: 4 кровати, стол, стулья, тумбочки.

Наконец, наступил тот долгожданный день 1 сентября 1959 года, который определил всю мою дальнейшую судьбу: я стал студентом. Моя учебная группа называлась 59 – МЭ – 3. Это название расшифровывалось так: 59 – год поступления в институт, МЭ – мукомольно – элеваторный факультет, 3 – порядковый номер учебной группы. В год моего поступления в институт на нашем факультете были 4 студенческие группы. В первых двух занимались студенты имеющие производственный опыт, наша группа специализировалась на хранении зерна, а четвёртая – на его переработке. Года через два на факультете появилась пятая группа, её возглавил доцент Любушкин. Эта группа впервые в стране занималась изучением зерна кукурузы и технологией его хранения и переработки. Для такой работы, размещения кафедры кукурузы, её учебных аудиторий и лабораторий, к фасаду здания института по всей его высоте в 1960 году была сделана пристройка. Бывший в то время во главе нашей власти Никита Сергеевич Хрущёв считал кукурузу важнейшей продовольственной культурой, её стали возделывать в нашей стране на больших площадях. Кафедра кукурузы была создана по распоряжению Хрущёва и руководитель кафедры доцент В.Т. Любушкин мог постоянно общаться с ним.

Находясь у руля государства, Хрущёв проявил большую инициативу, ввёл в нашу жизнь много нового. Другое дело, часть его новшеств оказались в дальнейшем бесполезными и даже вредными, так произошло и с кукурузой: процесс её возделывания оказался трудоёмким, а урожайность очень низкой. Я поступил в институт именно в тот год, когда Хрущёв распорядился ввести изменения в программы обучения первокурсников: всем, не имеющим производственного стажа, одновременно с учёбой необходимо было год работать на предприятии соответствующей отрасли. Но

совмещать учёбу с работой первокурсникам предстояло начинать со второго семестра, то есть с 1 марта 1960 года. А пока, в первом семестре, меня ожидала только одна учёба.

На первом курсе были в основном общеобразовательные предметы, но высшую математику, физику, химию мы изучали в большом объёме. Много времени отнимало машиностроительное черчение, преподавали нам его на высоком уровне и требовали от нас качественного выполнения чертежей. В своей комнате в общежитии я клал чертёжную доску на спинки двух кроватей, стоящих торцами друг к другу, кнопками крепил на доску лист чертёжной бумаги и приступал к работе. Чертил только специальными карандашами разной твёрдости при помощи линейки и угольников. Особые требования предъявлялись к написанию букв, они должны были точно соответствовать ГОСТу. Черчение я любил и быстро освоил все его премудрости.

Лекции по учебным предметам нам читали профессора и доценты, а практические занятия: семинары и лабораторные работы проводили ещё и старшие преподаватели. Я старался как можно полнее писать конспекты в общие тетради, чтобы по ним можно было готовиться к экзаменам. Мне кажется, что я не пропустил ни одной лекции. Кое- какой материал по разным дисциплинам я находил ещё и в учебниках. Занятия были довольно напряжёнными, требовали много внимания и времени. Обычно в субботу вечером на электричке я уезжал домой, там меня ждали родители. Мама мне готовила еду, стирала и гладила моё бельё, я мылся. С собой я всегда привозил в Ногинск бумагу и чертёжные принадлежности и всё свободное время чертил, а вечером в воскресенье уезжал в Москву.

Стипендия была очень маленькая, родители помогали, давали мне небольшие суммы денег. Помню своё первое занятие физкультурой в спортивном зале института. Как раз перед этим занятием я получил свою первую месячную стипендию и положил её в карман брюк. Быстро переодевшись в спортивный костюм, я оставил свою одежду в раздевалке. Одежда всех занимавшихся однокурсников висела на общей вешалке и раздевалка не запиралась. Хорошо позанимавшись в зале, мы вернулись в раздевалку. И вдруг я обнаружил, что карманы моих брюк пусты. Мою первую стипендию украли. Никто из занимавшихся со мной ребят не признался в содеянном. Других денег у меня не было и жить стало невозможно. Но спасибо ребятам моей группы, они быстро собрали сумму денег, равную стипендии, и деньги вручили мне.

Московский технологический институт пищевой промышленности основан в 1930 году. Его технологические факультеты были созданы на базе пищевой специальности Московского химико-технологического института имени Д. И. Менделеева, а механический факультет – на базе специальности «Пищевые машины» Московского высшего технического училища имени Н. Э. Баумана. Институт являлся наследником и других высших технических учебных заведений пищевых производств. До 1938 года объединённый институт размещался в служебных, производственных и лабораторных помещениях хлебопекарных предприятий Москвы. В 1938 году для института было выстроено здание на Волоколамском шоссе. В 1941 году институт

объединился ещё с одним ВУЗом – Московским институтом инженеров мукомольной промышленности и элеваторного хозяйства и получил окончательное название – Московский технологический институт пищевой промышленности. В последующие годы на факультетах института была организована подготовка инженеров и по другим специальностям пищевой и химической промышленности. В годы моей учёбы 37 кафедр института проводили всю основную учебную и научно-исследовательскую работу. Кафедры возглавляли высококвалифицированные научные работники, среди них большинство профессоров – докторов наук.

Кроме перечисленных предметов, на первых курсах мы изучали историю, философию, политэкономию, а из технических дисциплин: неорганическую химию, металловедение, начертательную геометрию и ещё очень много предметов. Изучение начертательной геометрии давалось непросто: нужно было вычерчивать, изучив тему, сложные эпюры. Лабораторные работы мы выполняли в хорошо оборудованных лабораториях по всем техническим дисциплинам. Каждая кафедра разрабатывала свои методические указании к лабораторным работам. Хорошо помню, как мы выполняли практические работы по физике. Преподаватель, проводивший с нами лабораторные работы, был очень оригинальный человек. Его фамилия, если не ошибаюсь, была Семёнов. Помню, как он отчитывал одного из студентов за небрежное оформление лабораторной тетради: «Ты студент технического института! Слепой крестьянин на кривой сохе и то прямее борозду проведёт, чем студент технического института при помощи карандаша и линейки». В лаборатории физики мы соединяли проводами на столах различные приборы, включали их в сеть и при разных режимах работы, записывали в тетрадь их показания. Схему соединения приборов брали из методических указаний. Иногда этих приборов и проводов было так много, что их можно было ошибочно неправильно соединить. Такое соединение особенно раздражало нашего преподавателя: увидев на столе содеянное, он отчаянно кричал и убегал из помещения. Его странное поведение я тоже испытал на себе. Однажды, собрав схему соединения приборов, я показал её преподавателю. Взглянув на неё, преподаватель с криком: «Не пойдёт! Подготовить работу!», мгновенно отсоединил все провода, разбросал их по столу и пулей вылетел из лаборатории. Но он был не лишён чувства юмора, иногда называя наш пищевой институт институтом «пищи и вой». В слове «пищи» ударение на втором «и». Не помню, когда мне всё же удалось всё правильно соединить и выполнить эту работу.

Лекции по высшей математике нам читал молодой, одарённый учёный, кандидат физико-математических наук Ворожцов. Ему было 29 лет. Мне казалось, что математические его способности были феноменальны. Мелом на доске он молниеносно записывал сложные математические формулы, каждый раз утверждая, что это понятно, и, исписав все свободные места, быстро стирал тряпкой написанное. Я даже не успевал не только понять, но и записать всё услышанное и увиденное, потом всё домысливал дома ещё и с помощью учебников. Вид Ворожцова был необычный, он будто бы всегда куда-то спешил, все движения его были быстры. Я слышал, что его считали одним из сильнейших математиков Москвы. Но он мне нравился, видимо, как одарённый человек. И мне было очень неприятно, когда я вдруг увидел на стенде около метро «Сокол» карикатуру на Ворожцова. Наш замечательный математик полз на четвереньках, а рядом с ним лежала пустая бутылка водки. Оказывается он любил спиртное и попал в вытрезвитель. Это, конечно, был позор для нашего института, о чём свидетельствовали слова, сопровождавшие карикатуру. О дальнейшей его судьбе я ничего не знаю.

Раз уж я в своём рассказе коснулся математики, то продолжу свой рассказ о ней, вспоминая ещё один эпизод. Но я забегаю вперёд, не помню, на каком курсе по высшей математике был экзамен. К каждому экзамену я готовился тщательно: все материалы прорабатывал по лекциям и учебникам, внимательно изучал каждую тему. На экзамен по высшей математике я шёл вполне подготовленным, чувствуя большую ответственность, я как всегда волновался. Но вот билет взят, мне вопросы понятны, волнение немного отступило, на листе бумаги я быстро написал все формулы и уравнения. В отличие от некоторых студентов я никогда не списывал со шпаргалок, тем более с моим плохим зрением делать это было невозможно. Экзамен по высшей математике тогда принимал у нас доцент МАИ Феликс Юрьевич Зигель. Методика приёма экзамена у него была своеобразной: вероятно, считая, что все студенты списывают со шпаргалок, он всегда давал им вопросы, не входящие в билет. Не избежал этой методики и я. Подготовившись к ответу, я положил свой исписанный лист на стол перед Зигелем, но он его мгновенно отложил, не требуя от меня ответа. Затем он быстро написал на другом листе новый вопрос с уравнениями и попросил их решить. На обдумывание решения времени не отводилось. Надо было сразу же писать решение. Уравнения были необычные, мне незнакомые и я задумался, но Зигель обдумать решение мне не дал и поставил «неудовлетворительно», или, по школьному, «двойку». Я, конечно, расстроился. Такая оценка никак не соответствовала моим знаниям, и «неуд.» я получил впервые. Пересдать экзамен мне помог отец, об этом он договорился в деканате. Вскоре я опять сидел перед Зигелем с ответами на вопросы билета. В этот раз сценарий был совсем другим. Феликс Юрьевич меня выслушал, согласился с моим ответом и задал ещё один вопрос, на который я тут же исчерпывающе ответил. Моим ответом Зигель был удовлетворён и поставил мне «хорошо», то есть, по школьному «четвёрку».

Это была моя последняя встреча с Зигелем. Только через несколько лет после окончания института я прочитал несколько его захватывающих статей в научно-популярных журналах о неопознанных летающих объектах, или об НЛО. Я узнал, что Зигель уфолог, но о дальнейшей судьбе его ничего не знал. Изучить биографию моего преподавателя мне помог Интернет. Я узнал, что Зигель советский математик и астроном, доцент МАИ, популяризатор космонавтики, основатель отечественной уфологии, т. е. темы НЛО, родился в 1920 году. Работая в МАИ, в разгар научной карьеры, он увлёкся темой внеземных цивилизаций и НЛО. Этой теме он посвятил множество научных статей и выступлений, его поддерживали ведущие учёные страны. Зигель прославился публичными лекциями на темы внеземной жизни в Московском планетарии, очереди на которые растягивались на километр. Под его руководством иактивном участии работала большая группа учёных по изучению НЛО, но в семидесятые годы Зигель подвергся травле. В восьмидесятые годы травля усилилась, темы эти закрыли. Всё это отразилось на здоровье Феликса Юрьевича, у него произошел инсульт, а вскоре – ещё один, и в ноябре 1988 года он скончался. Но труды его остались, остались научные публикации и интереснейшие научно-фантастические книги. Это был человек высочайшего интеллектуального уровня, получивший в детстве разностороннее и качественное образование. Мальчик прекрасно играл на фортепиано, он глубоко интересовался философией, историей, астрономией, архитектурой и другими науками. В шестилетнем возрасте Феликс собрал свой первый телескоп и начал вести дневник астрономических наблюдений.

Математические знания мне очень были нужны при расчётах курсовых проектов. Расчёты я производил на логарифмической линейке. Этот счётный прибор я освоил ещё в школе благодаря энтузиазму учителя Льва Васильевича Сумерина. Без логарифмической линейки инженерные расчёты было делать просто невозможно, и я имел преимущество перед студентами не умевшими на ней считать. Таких студентов было немало и в институте работали специальные курсы по изучению логарифмической линейки. Кроме расчётов каждый курсовой проект включал ещё и чертежи. В Москве на Пушкинской улице в магазине «Художник» я покупал чертёжную бумагу, все чертёжные принадлежности: готовальни, линейки, угольники, чертёжные карандаши разной твёрдости и кое-что ещё. Особенно мне нравились карандаши чехословацкой фирмы, выполненные ими чертежи получались чёткими, яркими, красивыми и не пачкалась бумага следами графита.

На первом курсе со мной в комнате жил студент Хаважи Салатаев. Он был чеченцем и честнейшим, замечательным человеком. Хаважи для многих был настоящим другом, дружил он и со мной, от него исходила какая-то душевная теплота. Занятия в институте я не пропускал, а они начинались рано утром. От общежития до института идти всего метров 300, в любую погоду, даже в сильные морозы, я ходил на занятия без пальто и без шапки. Приходил заранее и успевал до занятий позавтракать. В институте работали несколько буфетов, выбор блюд в которых был одинаков и ограничен. Там всегда были отварные сардельки или сосиски, дешёвая колбаса, сметана, булочки, чай, газированные напитки в бутылках и, конечно, хлеб. Из этого набора продуктов, я покупал что-то себе на завтрак. Обычно это была сарделька или сосиски, 100 граммов сметаны, несколько кусков хлеба и стакан чая. Конечно, такое питание было нездоровым. В институте была хорошая столовая, я часто там обедал. Но мне больше нравилась рабочая столовая, находившаяся недалеко от института. Обед в ней обходился не дороже, чем в институте, а блюда были разнообразнее, и, как мне казалось, вкуснее. В эти годы в столовых появился бесплатный хлеб. Приходя на обед, я видел: на каждом столе на большой тарелке лежала целая гора нарезанного чёрного хлеба. Хлеб я любил с детства, а в студенческие годы это была моя основная еда и ел я его очень много. Правда, бесплатный хлеб в столовых на столах лежал недолго: вскоре ввели оплату за каждый взятый кусочек этого продукта.

В годы учёбы в институте я любил обедать на фабрике-кухне, расположенной напротив Стадиона юных пионеров, находящимся недалеко от метро «Динамо». В Советском Союзе фабрики-кухни строились с начала двадцатых годов прошлого века. Их задачей было накормить вкусно, разнообразно и дёшево как можно большее количество людей. Не исключением было и это заведение общепита. В большом, красиво архитектурно оформленном здании фабрики-кухни на каждом этаже были огромные обеденные залы с очень высокими потолками. В залах было самообслуживание, а на обед приходили в основном рабочие соседних предприятий. Обеды там действительно были дешёвые и вкусные.

Время летело быстро, закончилось первое полугодие учёбы, или первый семестр. В феврале 1960 года я успешно сдал экзамены, потом были каникулы. Каникулы закончились быстро и моя студенческая жизнь круто изменилась: наступил тот день, когда учёбу в ВУЗах по распоряжению Н.С.Хрущёва один год нужно было сочетать с работой на предприятии. Утром 1 марта 1960 года, ещё почти за два месяца до моего восемнадцатилетия, я уже влился в коллектив Московского мельничного комбината №3. Предприятие находилось на Первой магистральной улице и до него я добирался на транспорте около часа. Я был зачислен вначале учеником мойщика зерна, но работа у меня была трёхсменная. Мельничный комбинат, как и все предприятия такого типа, включал в свой состав мельницу, элеватор, склады готовой продукции и другие сооружения. Я приступил к работе на мельнице. Это многоэтажное здание по переработке зерна в муку. В нём зерноочистительное, размольное и выбойное отделения. В зерноочистительном отделении зерно готовится к размолу, очищается от примесей, моется. Мне предстояло освоить специальность мойщика.

Но учебная программа в своём объёме осталась, заниматься мы могли в зависимости от рабочей смены, выбирали утро или вечер. После работы на предприятии в утреннюю или ночную смену я ходил на занятия вечером в институт. Если я работал во вторую смену, то ходил на занятия утром. Постепенно привык к такому режиму, правда, после ночной смены времени на сон оставалось мало, тем более днём спать было тяжело. Тем не менее, ни одного занятия я старался не пропустить. К работе на предприятии я приспособился быстро и вскоре работал самостоятельно. Но не только сменная, а особенно ночная работа, представляли много неудобств. Очень неприятен был сильный шум на мельнице, исходивший от многочисленного работающего оборудования, особенно досаждали мощные вентиляторы. Но и это ещё не всё: мельница не отапливалась, а из-за сильно разреженного воздуха во всех её помещениях гуляли сквозняки. В холодное время года все рабочие надевали телогрейки. Была ещё одна неприятность: мукомольное производство довольно пыльное. Мучная и зерновая пыль очень вредна для здоровья, она ещё и сильно взрывоопасна.

В мои обязанности на работе входило обслуживание моечных машин. Если не ошибаюсь, то их было четыре и расположены они были в большом по площади помещении. Моечная машина была устроена следующим образом. На полу стояла большая металлическая моечная ванна, до краёв заполненная водой. Ванна соединялась с высоким цилиндрическим корпусом – отжимной колонкой, куда зерно подавалось шнеками, расположенными в ванне. Зерно захватывалось вращающимися лопастями – бичами бичевого барабана, поднималось вверх и отбрасывалось на сетчатую обечайку отжимной колонки, где с него отжималась лишняя вода. Далее зерно шло на некоторое время на отлёжку перед размолом, оно поступало в специальные закрома. Вот кратко некоторые особенности технологии мойки зерна.

За работой моечных машин надо было внимательно следить. Дело в том, что во время работы машины в моечной ванне образовывалось большое количество пены, для её ликвидации в ванне устанавливались несколько пеногасителей. Но иногда и эти специальные устройства не справлялись со всем объёмом пены и тогда она текла через края ванны на пол. Пена увлекала за собой воду из ванны и вскоре весь пол на большой площади был покрыт холодной водой, доходящей порой мне до колен. Создавалась аварийная ситуация: машины нужно было останавливать, а воду с пола нужно было срочно убирать. Огромное количество воды убрать непросто и другого способа уборки, как ручное её отчерпывание, не было. Я брал большой металлический совок и, стоя в воде, отчерпывал её, куда-то выливая. Такая работа была длительная и тяжёлая. К тому же, стоя в холодной воде долгое время и промочив ноги, я не раз получал простудные заболевания, болело горло, мучили ангины. Потом я получил осложнение на ноги, появилась боль в коленных суставах, они воспалялись так, что трудно было ходить. И, наконец, я стал чувствовать боли в сердце.

Врачи мне поставили диагноз ревмокардит и меня положили в больницу. Лечили меня интенсивно уколами и таблетками, в то время уже применяли преднизолон. За месяц пребывания в больнице я пропустил в институте много лекций и практических работ и наверстать упущенное в моём состоянии было очень тяжело. А между тем семестр закончился и приближалась летняя экзаменационная сессия. Болезнь моя продолжалась и врачебная комиссия определила мне третью группу инвалидности с диагнозом: недостаточность митрального клапана сердца. Мне было тогда только 18 лет… Продолжать учёбу, тем более совмещать её с работой в таком состоянии было невозможно, и мне удалось оформить академический отпуск на полгода. Отпуск давал мне право продолжать учёбу и работу, правда, уже с другой группой студентов, поступившей в институт на год позже меня.

Получив отпуск, я уехал из Москвы в Ногинск к родителям, это было летом. Быть инвалидом в 18 лет никак меня не устраивало и я задумался, что мне нужно сделать, чтобы стать здоровым. Знаний в области здорового образа жизни у меня не было и я стал интересоваться книгами и статьями, написанными на эту тему. Читая оздоровительную литературу, я понял, что можно успешно самостоятельно бороться с болезнями. После больницы я чувствовал большую слабость, но всё же вскоре начал совершать небольшие прогулки. Спокойный домашний режим, хорошее питание делали своё дело, самочувствие моё улучшалось. Я узнал о пользе закаливания, стал обтираться полотенцем, смоченном в прохладной воде. Прогулки мои стали ежедневными и становились всё продолжительнее. После утренних прогулок я стал делать несложные физические упражнения. Постепенно силы ко мне возвращались,

болей в сердце и коленях я не чувствовал и решил заниматься гимнастикой с гантелями.

Я купил литые трёхкилограммовые гантели, считая их самыми для меня подходящими для выполнения различных упражнений. В эти годы я уже жил с родителями в другом доме, в одном из трёх довоенных кирпичных домов на Полигоне. В нашей квартире было две комнаты, а рядом располагалась комната соседки, правда, она бывала в ней нечасто. Каждое утро после лёгкой зарядки и завтрака я совершал прогулку, продолжавшуюся час или немного больше. Ходил довольно быстро, далеко не уходя от дома. После прогулки брал в руки гантели и делал с ними упражнения. Занятия проводил, обнажившись до пояса, перед открытым окном. Я с каждым днём увеличивал нагрузку, стараясь включить в работу разные группы мышц. Особенно мне нравились упражнения для развития бицепсов и мышц верхнего плечевого пояса. Постепенно мышцы мои заметно увеличились, а самочувствие улучшилось. О питании я не задумывался, аппетит был хороший, а мамины блюда его полностью удовлетворяли.

Незаметно проходило время, прошли лето, осень, наступила зима. В декабре медицинская комиссия инвалидность с меня сняла. Она определила, что митральный клапан сердца у меня в стадии компенсации и я практически здоров. Я получил разрешение на продолжение учёбы в институте и в феврале 1961 года меня зачислили в группу 60 – МЭ – 3. В это же время я устроился на работу на Московский мельничный комбинат №3. Меня поселили в общежитие нашего, мукомольно-элеваторного факультета. Это было новое здание, моя комната находилась на втором этаже. В ней уже жили 3 студента из южных районов нашей страны. На работе, начиная с 1 марта, я 3 месяца был учеником обойщика. Затем меня перевели на должность обойщика третьего разряда. На меня завели трудовую книжку и сделали в ней первые соответствующие записи. Во время работы год назад никаких записей в трудовую книжку не делали. Работал я в три смены на той же мельнице, как и год назад, в том же зерноочистительном отделении. Теперь я обсуживал обоечные машины и некоторое другое оборудование этого отделения.

Условия работы в этот раз были такие же, как и год назад: тот же шум, та же пыль, те же сквозняки. Только не приходилось отчерпывать с пола холодную воду, но были другие неприятности. Например, нередко приходилось убирать с пола большие кучи зерна. Они появлялись при так называемом «завале», когда вдруг неожиданно в отделении останавливалось какое-то производственное оборудование, а зерно в него продолжало поступать. Тогда приходилось закрывать подачу зерна и останавливать подающие его машины.

Я постепенно вновь приспособился к ритму трёхсменной работы и двухсменной учёбы, но появилась ещё одна большая помеха всем моим делам. Дело в том, что на сон после ночной смены оставалось мало времени, не более четырёх часов. Но и это ещё не всё. В комнате, где я поселился, жили студенты из Молдавии. Они учились на старших курсах и поэтому не работали. Видимо, занятия они часто пропускали и проводили эмоциональное общение в комнате. Придя с работы в ночную смену, я постоянно видел их всех троих в комнате. Все они курили, не покидая своих кроватей. В комнате бывало так накурено, что, как говорят, «хоть топор вешай». Проветривать помещение они не разрешали. Когда я пытался открыть форточку, они тут же её закрывали, а меня обвиняли в том, что я хочу их простудить. В дополнении к этому они ещё пели и играли на гитаре. В таких условиях мне приходилось спать. Вспоминая это сейчас, я сильно удивляюсь моему терпению и не могу понять, каким образом мне удавалось заснуть.

Жил я с этими студентами довольно долго, но всё же мне как-то удалось переселиться в другую комнату. А на занятиях в институте после ночных смен всё время приходилось бороться с наступающим сном. Помню, как на одной из лекций я как всегда очень подробно записывал слова профессора и вдруг сквозь сон услышал его реплику: «спящий лев». Я понял, что реплика адресована мне и быстро проснулся, а затем продолжал писать, прилагая огромные усилия, чтобы не заснуть.

Многие студенты из моей новой группы были жителями Москвы. С некоторыми из них я подружился, хотя общался на занятиях с этими парнями редко. Но с одним из них, Васей Илюшиным, на занятиях в стенах института я не расставался. Мы всегда сидели рядом на лекциях, на семинарах и практических занятиях. Даже в перерывах мы ходили вместе по коридорам. Сейчас я думаю, что же нас объединяло? Наверное, что-то общее было в нашем отношении к жизни, к учёбе. По характеру Вася был тихий парень, видимо, из простой, небогатой семьи. Я думаю, что он был очень честным человеком, настойчиво овладевающим знаниями.

Мои жизненные силы поддерживало хорошее физическое состояние, которое я приобрёл в результате правильного построенного домашнего режима, длительных пеших прогулок, упражнений с гантелями, закаливания. Упражняться с гантелями я продолжал, хотя делал это нерегулярно, а циклическими упражнениями, куда входит и ходьба, не занимался. Сильно ухудшало моё здоровье неправильное питание. Неприятности с питанием, особенно в год моего совмещения учёбы с работой, продолжались. Около выхода из метро «Сокол», со стороны Песчаных улиц, был в те годы хороший, большой гастроном. Самообслуживания в магазинах тогда ещё не было, за стеклянными витринами стояли продавцы. По сравнению с другими городами Москва снабжалась продуктами хорошо. С фруктами было плохо, но мясные, молочные продукты и овощи были в продаже. В этом магазине в период моей работы на мелькомбинате я всегда покупал продукты. Обычно это были ветчина или окорок, шоколадное масло, рыбные консервы, кефир, сыр. Продукты эти я ел непосредственно на рабочем месте во время работы. Помню, как-то раз перед ночной сменой я зашёл в этот гастроном и купил себе на еду консервированную печень трески в масле, бутылку кефира и батон (белый хлеб).

Ночью под шум работающего мельничного оборудования я с большим удовольствием съел всё содержимое банки с печенью, съел весь хлеб и всё запил кефиром. Рядом с выходом из метро «Сокол» находилась пельменная, я в неё зашёл в тот раз утром, чтобы позавтракать после ночной смены. Пельмени можно было выбрать с уксусом, со сметаной или без приправы. Я почему-то выбрал пельмени с уксусом и с удовольствием съел большую порцию их вместе с немалым количеством хлеба. Всё это я запил чаем и отправился домой.

Через 15 минут после завтрака я был уже в общежитии и сразу же лёг в кровать, нужно было хоть немного поспать после ночной смены и перед занятиями в институте. Уснул я быстро, хотя и чувствовал некоторый дискомфорт в животе. Я проспал всего 2 часа, неприятные ощущения в животе усилились и скоро стали вовсе нетерпимыми. Боль внизу живота была резкая, схваткообразная, и я немедленно позвонил по телефону вахты и вызвал «Скорую помощь». Машина приехала быстро и меня сразу же после короткого осмотра увезли в Боткинскую больницу. Там меня отвели к хирургу, который, пощупав мой живот, сказал: «Аппендицит, надо оперировать».

После осмотра меня положили на каталку и отвезли в специальное помещение, где мне сделали процедуры для подготовки к операции, которую назначили на следующий день. Боль в животе со временем стала даже уменьшаться, но пропал аппетит и всё же ночью я неплохо поспал. Утром меня осмотрел ещё один хирург. Щупая мой живот и задав мне несколько вопросов, он промолвил: «А аппендицита у тебя нет». Я был сильно удивлён, услышав эти слова, ведь я не сомневался в правильности предварительного диагноза и мысленно уже был готов к операции. Вместе с удивлением меня охватило и чувство радости, тем более появился аппетит и мне принесли завтрак. После завтрака меня выписали из больницы и я уехал в общежитие. Не помню, какой окончательный диагноз мне поставили в больнице, но думаю, что это была пищевая перегрузка тяжёлыми, жирными, кислыми, несовместимыми продуктами. После этого случая я внёс некоторые изменения в питание, но всё равно питался в ущерб здоровью.

Хорошо запомнился день 12 апреля 1961 года, когда был совершён первый в истории человечества полёт в космос. До сих пор в моей памяти сохраняется голос Юрия Левитана, который торжественно произнёс, что первый человек в космосе – наш соотечественник, Юрий Алексеевич Гагарин. Я испытывал чувство гордости за нашу страну, видел радостные лица людей на улицах в это день. Всеобщее ликование было вокруг, люди поздравляли друг друга с этим событием.

Между тем учебное полугодие заканчивалось, я получил все зачёты и готовился к летней сессии. В июне я успешно сдал экзамены, до 1 сентября у меня были учебные каникулы, но я продолжал работать на мелькомбинате. По закону, чтобы получить отпуск в первый год работы на предприятии, надо было отработать 11 месяцев. Поэтому отпуск летом не дали и вообще я его не получил до окончания рабочего срока. В то же время, я получал небольшую зарплату, она была в несколько раз больше стипендии, которую в этот период не платили. Но всё же летом я немного отдохнул от учёбы, по выходным ездил к родителям в Ногинск, дышал чистым, лесным

воздухом. Родители всегда встречали меня тепло, мама стирала моё бельё, готовила мне хорошую еду. Я всегда находил с ними тему для доброго разговора.

Второй космонавт, побывавший в космосе с 6 по 7 августа 1961 года, был Герман Степанович Титов. Вскоре после его приземления, 9 августа, вся Москва с радостью встречала Титова на улицах города. Посчастливилось и мне увидеть в этот день, как по одной из улиц проезжал открытый автомобиль, в котором ехал Титов. Космонавт стоял вместе с Никитой Сергеевичем Хрущёвым.

Учебные каникулы пролетели быстро и 1 сентября я уже был второкурсником. В учебном плане появились новые предметы, предстояло выполнить много курсовых проектов с чертежами и расчётами. Я продолжал посещать все занятия в институте, и, в зависимости от смены моей работы, приходил на них утром или вечером. Закончив первый семестр второго курса, я успешно сдал все зимние экзамены, а вскоре завершил запланированный рабочий год на мелькомбинате. Теперь, закончив производственную работу, заниматься в институте я снова начал в одну смену. Прошло ещё полгода и наступили летние каникулы.

Лето 1962 года сохранилось в моей памяти рядом ярких воспоминаний. Во-первых, к моей большой радости, я научился ездить на велосипеде. В то время мне уже было 20 лет, а у меня никогда не было своего велосипеда, хотя у моих знакомых такая двухколёсная техника была. В Ногинске в ту пору многие имели велосипеды, а дети осваивали их с дошкольного возраста. В таком возрасте я катался в деревне только на маленьком трёхколёсном велосипеде с деревянными педалями. С тех пор до двадцати лет я на велосипед не садился. А научился я ездить на нём благодаря своему брату Олегу. Олег намного раньше меня освоил эту технику и лихо гонял по дорогам Полигона на велосипеде своего друга. Как-то раз я попросил брата дать мне этот велосипед: я решил попробовать научиться на нём ездить. Захватив велосипед, мы пошли с Олегом в безлюдное место. Первые мои попытки были неудачны, хотя брат и придерживал меня сзади: велосипед почему-то не хотел слушаться руля и всё время сворачивал в сторону. Но я долго и упорно повторял попытку за попыткой и вот наступил тот приятный момент, когда я, наконец, самостоятельно поехал.

С тех пор катание на велосипеде стало моим увлечением, езда на нём с каждым днём мне удавалась всё легче и легче. Наступил момент, когда нам с Олегом одного заимствованного велосипеда стало недостаточно и мы с помощью родителей летом 1962 года купили свой. Это был, как мне казалось, очень красивый, голубого цвета, с красными резиновыми покрышками дорожный велосипед. В то время в продаже были велосипеды только отечественного производства, но цена их была для нас дорогая. В дальние поездки на велосипеде я не отправлялся, любил кататься по тропинкам ближнего леса или по тропинкам у озера Куверши.

Помню, что летом 1962 года мы всей семьёй ездили на мою родину – в Ахтимнеево. Об этой подмосковной деревне, находящейся около города Талдома, я писал в предыдущих воспоминаниях. Дедушкин дом, дом в котором я родился, требовал капитального ремонта. Ремонт делали своими силами. Кроме нас приехали ещё семьи Романовых и Усковых, правда, они были не в полном составе. Дядя Петя и Иван Андреевич Усков, как опытные строители, выполняли основную работу, а все остальные им помогали. Большого ремонта требовали фундамент дома, стены, пол, окна. Дом подняли домкратами и фундамент укрепили бетонными цилиндрами, кирпичами и бетоном. В короткое время мы выполнили большой объём работ.

Лето закончилось и снова начались занятия в институте, я уже был на третьем курсе. Появились новые, специальные предметы. Я не пропускал ни одной лекции, ни одной лабораторной работы, ни одного семинарского занятия. На лекциях я успевал подробно конспектировать рассказ профессора или доцента: конспекты мне очень помогали успешно сдавать экзамены. Как и на первых двух курсах было очень много чертёжной работы, выполнял курсовые проекты. Такая работа была очень напряжённой для моих слабовидящих глаз, но она мне нравилась. Я любил чертить. По субботам я обычно отправлялся к родителям в Ногинск, прихватив с собой неоконченные чертежи. Там для черчения я использовал обычный стол.

В 1962 году в Ногинске открылся второй трамвайный маршрут, просуществовавший до 1972 года. Маршрут был однопутным, он проходил от площади Ленина в Глухове до посёлка Ильича на Полигоне. Мои родители жили в доме №71 по улице Ильича и кольцо-разворот трамвая был за их домом. Мне удобно было добираться до их дома на этом трамвае из Глухова. Сейчас, когда в Ногинске полностью прекратилось трамвайное движение, я вспоминаю о ногинском трамвае, как о большом моём друге, внезапно ушедшем от меня. Надеюсь, мечтаю о том, что вскоре в Ногинске вновь откроется трамвайное движение, новых, комфортабельных трамваев будет больше.

Занятия в институте в этот раз начались только в октябре. Весь сентябрь студенты Москвы работали на уборке урожая картофеля. Я поехал в колхоз со своими сокурсниками в Солнечногорский район Московской области. Мы расположились в одной из деревень недалеко от посёлка Поварово. Здесь, вблизи истока нашей прекрасной реки Клязьмы, находились обширные колхозные поля, а картофельное поле казалось бесконечным. В течение месяца мы каждый день, за исключением воскресений, занимались уборкой картофеля. Питание было организовано прямо на колхозном поле. Я помню, как Валера Бочков подвозил нам на подводе свежее молоко. Вечерами многие из нас слушали магнитофонные записи, которые привозил с собой Игорь Суровегин. Магнитофоны тогда ещё только начали появляться в продаже и среди нас Игорь был единственным обладателем этого чуда.

Моё физическое состояние в те годы было очень хорошее. Я занимался в институте в секции лёгкой атлетики, но кроме бега и прыжков в длину в нашу тренировочную программу входили и упражнения со штангой. Я упражнялся со штангой весом 60 килограммов, по многу раз выжимая её двумя руками. В общежитии и у родителей в Ногинске делал упражнения с двухпудовыми гирями. Бицепсы на руках я накачал хорошо и любил бороться руками на столе с нашими сильными ребятами. Валера Бочков был перворазрядником по велосипедным гонкам и хорошим лыжником, он был физически очень сильным. Но в борьбе на руках он мне всегда уступал, его это не устраивало, мы боролись много раз, и каждый раз я побеждал. Однажды я боролся руками со студентом нашего института Юрием Ломброзо, мастером спорта по штанге, и мне удалось положить его руку. После этого штангист признался, что у него слабые руки. В беге я показывал неплохие результаты, хотя специально не тренировался. Я любил короткие дистанции. На стадионе на зачёте по физкультуре пробежал стометровку без подготовки за 12,8 секунды, опередив всех ребят. Бежал я не в шиповках и не в кроссовках, а в каких-то тапочках.

В парке Покровское- Стрешнево на занятиях мы иногда бегали кроссы на 3 километра, а результаты мои были 12 минут с секундами. В лесу, в районе дачного посёлка Опалиха, мы однажды соревновались в лыжных гонках на 10 километров. Победил наш лучший лыжник Валера Бочков. Я от него сильно отстал, показав результат 59 минут с секундами. Конечно, я показал слабый результат, но лыжам я уделял мало внимания.

Плавать я так и не научился, но всё же иногда купался в ногинских водоёмах, а однажды вместе с однокурсниками отважился искупаться в Москве-реке. И опять, как в дошкольном детстве, чуть не утонул. Я зашёл в воду и вдруг, недалеко от берега мои ноги перестали чувствовать дно и я провалился в глубокую яму. Я стал захлёбываться и звать на помощь. Меня спас стоящий на берегу один из студентов. Он быстро ко мне подплыл и попытался меня зацепить, чтобы транспортировать к берегу. Это ему удалось не сразу: я почему-то всё время старался сесть на него верхом и мы погружались в воду. Но боязни воды у меня всё же не было, а неумение плавать покоя мне не давало. В 1960 году на месте разрушенного Храма Христа Спасителя в Москве был построен плавательный бассейн «Москва»,просуществовавший до 1994 года. Сейчас на его месте вновь возведён Храм Христа Спасителя. Точно не помню в каком году это было: в 1962-м или 1963-м, я купил абонемент в этот бассейн, ходил туда зимой. Бассейн «Москва» был под открытым небом, работал круглый год и над ним стоял густой пар в морозы. Я осваивал простые плавательные упражнения «Поплавок», «Скольжение» и пытался научиться плавать кролем. Я купил книги по обучению плаванию, подробно их изучил. Нырять я научился неплохо, задерживал дыхание под водой, а дышать и одновременно работать руками и ногами, чтобы плыть, у меня не получалось. Так и осталась неосуществлённой моя попытка научиться плавать.

В институте иностранный язык был в программе обучения, и я продолжал изучать его. Изучение немецкого языка углубилось по сравнению со школой: на дом нам давали переводить специальные, в том числе и технические тексты, переводили на русский язык так называемые «тысячи». Немецкий язык мне нравился, а наша преподаватель Калинина на занятиях задавала мне часто трудные вопросы со словами: «А что скажет наш «профессор?» Я с ответами справлялся, а, поставив мне в зачётную книжку итоговую «пятёрку», преподаватель сказала: «У вас большие способности в изучении языка и вам надо продолжать им заниматься». Увы, окончив институт, занятия немецким языком я прекратил. Думаю, что его совершенствование у меня могло произойти только при общении в немецкой среде.

В нашем институте была военная кафедра. На этой кафедре преподавали предмет «спецподготовка», это зашифрованное название военного дела. Изучали его в институте только представители сильного пола. Преподавателем был полковник Жилкин. У нас были теоретические и практические занятия. У каждого из студентов была особая, секретная тетрадь, куда мы записывали всё то, о чём рассказывал наш преподаватель. Эту тетрадь после каждого занятия мы обязаны были сдавать в так называемый первый отдел. Мы изучали советскую и зарубежную военную технику, тактику и стратегию в боевой обстановке. У нас были занятия и в полевых условиях: строевая подготовка, а также мы стреляли в цель из пистолетов, карабинов, винтовок и автоматов. Нам читали лекции и по продовольственному снабжению армейских частей. После такой длительной разносторонней подготовки мы сдавали экзамен по этому курсу. Эта подготовка давала нам возможность при нашем желании целиком посвятить свою жизнь службе в армии, начиная с должности начальника продовольственного снабжения небольшого подразделения. По окончании курса спецподготовки всем нам присвоили звания младших лейтенантов запаса.

Третий и четвёртый курсы института я закончил успешно, не помню каких-то ярких событий, происшедших в моей жизни в эти годы. Вспоминаю только, что тогда я сблизился со Славой Сидоровым. Слава учился со мной в одной группе, он жил в центре Москвы, на улице Петровке. Я был у него раза два в гостях. Слава жил в коммунальной квартире в одной комнате с сестрой. Его сестра была актрисой, а Слава был рабочим сцены, подрабатывал… Сидоров обладал хорошими актёрскими способностями. В те годы по телевидению начали показывать передачи КВН. Клубы весёлых и находчивых соревновались друг с другом в упорной и захватывающей борьбе. Слава Сидоров был капитаном команды нашего института и я однажды смотрел передачу КВН с участием нашей команды. Я с удовольствием наблюдал на экране телевизора, сколько юмора, выдумки, фантазии было у нашей команды и, конечно, потрясающе выступал капитан – Слава Сидоров.

Я люблю природу нашего края, люблю свой Ногинск, считаю его своей второй родиной. В студенческие годы я много рассказывал о нашем городе моим друзьям-однокурсникам, приглашал их в гости. Ко мне они приезжали редко. Помню, как я однажды шёл с одним из них через Глуховский парк. В то время там ещё была красиво оборудованная танцплощадка, работали аттракционы, стояла парашютная вышка. Центральная аллея парка была украшена и хорошо асфальтирована. Из парка мы пошли по асфальтированной дороге на окружённый лесом Глуховский стадион, на нём тогда ещё был хороший, бетонный велотрек. Моему другу понравился Ногинск. Об этом он мне заявил словами: «У вас даже в лесу асфальт». А однажды я пригласил человек 10 – 15 своих однокурсников в лес за грибами. Я хотел с ними пойти в грибные места ногинских лесов. Мы ехали с ними на электричке из Москвы и они, увидев густой лес в районе Храпунова, решили в нём собирать грибы. В этом лесу я никогда не был и наши поиски грибов не увенчались успехом, хотя кое-что всё же нашли. Но мы тогда замечательно вместе провели время, пели песни у костра.

После четвёртого курса у нас была преддипломная практика, на неё мы отправились втроём в одно место. Поехал я с ребятами из нашей студенческой группы: с Васей Илюшиным и Валей Маловым. Вася был моим лучшим другом с первого курса, о нём я уже написал. С Маловым у меня тоже были хорошие отношения, хотя мы не были близкими друзьями. По характеру Валентин был лидером, это качество он сохранял и на протяжении нашего общения на практике. Летом 1964 года нам предстояло поехать в город Карасук Новосибирской области, там на элеваторе мы должны были поработать несколько месяцев и написать большой технический отчёт о работе. Ехали мы на поезде, в общем вагоне более двух суток. Город Карасук, Новосибирской области, его название в переводе означает «чёрная вода», расположен недалеко от границы с Казахстаном и в четырёхстах километрах от Новосибирска.

Первые впечатления от увиденного, когда мы вышли из поезда, не очень нас порадовали. Мы знали, что Карасук маленький районный городок, его население тогда составляло 20 тысяч человек. Отойдя от вокзала, мы увидели маленькие домики, а на улицах не было деревьев, а травка была очень мелкая и местами красного цвета. Ребята часто шутили по поводу необычного пейзажа: «даже трава здесь красная». Мы быстро нашли дом, где нам предстояло жить. Домик был обычный, деревенский, каких в наших краях немало. В одной из его двух жилых комнат нас и разместили, а хозяева занимали другую, большую комнату. Хозяев было трое: вместе с родителями жил семнадцатилетний парень.

На следующий день после приезда, рано утром, мы уже были у директора элеватора. Нам выдали рабочую одежду и предложили во время практики поработать слесарями-ремонтниками оборудования элеватора. Элеватор в Карасуке был довольно большой, современный. К тому времени мы в институте уже сдали экзамен по предмету «Элеваторы и склады», но свои знания надо было закрепить на практике. Помню как мы ремонтировали, большой элеваторный стационарный транспортёр. Но не только ремонтом мы занимались во время практики. На элеватор постоянно прибывали гружёные зерном или мукой железнодорожные вагоны. Грузчиков на предприятии не хватало и в выходные дни нам предлагали помочь разгрузить продукцию. За простой гружёных вагонов сверх определённого времени предприятие платило большие штрафы.

Среди нас любителем подработать на разгрузке вагонов был Валя Малов, а мы с Васей ему составляли компанию. Помню, что после прибытия очередного гружёного вагона начальник погрузо-разгрузочных работ обращался к нам за помощью. По национальности он был казах, говорил нараспев, очень эмоционально, до сих пор помню его слова. Увидев нас, этот человек говорил: «А…а…а, три богатыря, прибыл вагон, надо его побыстрее разгрузить», и мы сразу же делали эту нелёгкую работу. Вагоны были всегда загружены под самую крышу и содержали более 60 тонн зерна или муки. На разгрузку вагона отводилось не более трёх часов, мы всегда успевали уложиться в это время. Зерно выгружали специальными большими ковшами, бросая его на приёмный транспортёр элеватора. Работа была очень пыльная. От пыли мы часто на нос и рот надевали марлевую повязку, но через неё было очень трудно дышать. Последние тонны зерна, остающиеся в вагоне, мы иногда пытались разгрузить механическими лопатами. Но эта техника часто отказывала и требовала ремонта.

Если приходил вагон с мукой, то её выгружали следующим образом. К вагону с мешками, наполненными мукой, ставился передвижной транспортёр. Мы брали мешок на плечо с транспортёра и несли его к другому, приёмному транспортёру. Работа была очень тяжёлая, чтобы выгрузить вагон, каждому из нас троих надо было перенести около трёхсот семидесятикилограммовых мешков с мукой. Но мы укладывались в отведённое на разгрузку время. За разгрузку вагона мы получали по 10 рублей каждый, в то время это были неплохие деньги.

В один из дней практики нас посетила преподаватель нашего института Валентина Петровна Фроленкова. Она была руководителем нашей практики и помогала нам в составлении письменных работ – отчётов об этой практике. Вспоминаю Валентину Петровну как очень доброго, душевного человека, её приезд нас радовал. Мы ей в шутку говорили: «До Вашего приезда у нас было три В.П. : Валерий Петрович (это я), Валентин Петрович (это Малов) и Василий Павлович(это Илюшин), а после встречи с Вами, с Валентиной Петровной, появился и четвёртый В.П.».

Как слесари-ремонтники мы зарабатывали небольшие деньги, к ним мы добавляли заработок на разгрузке вагонов, на питание нам вполне хватало. Не помню, чем мы питались в те дни, думаю, что ели не очень полезные продукты. Валя Малов любил ещё иногда в свободное время и выпить. Помню, как однажды мы с Васей долго его ждали вечером дома, а Вали всё не было. Наступила ночь, мы легли спать, а утром, проснувшись, узнали, что наш друг, возвращаясь с прогулки, немного ошибся дверью и попал… Валя был в состоянии опьянения в тот вечер и, протрезвев, утром нам рассказал, что с ним произошло. Наш дом Малов нашёл быстро, но попасть внутрь его Валентину было затруднительно, он оказался на дворе, где стояла корова. Здесь он и устроился на ночлег. Он шутил, рассказывая, что целовался с коровой. Но таких смешных приключений с нашим другом больше не было. Валя Малов был хорошим спортсменом. Он родом из Новочеркасска Ростовской области, в детстве и юности много времени уделял футбольным тренировкам. Малов имел первый спортивный разряд футболиста. Находясь на этой практике, он как-то раз выступил в товарищеском матче за местную футбольную команду и принёс ей победу. Мы с Васей наблюдали за этим матчем.

На преддипломной практике мы пробыли до глубокой осени. В ноябре 1964 года наша дружная тройка возвратилась домой. Помню, что от вокзала до общежития я ехал на такси, тогда в Москве весь такой транспорт состоял из автомобилей «Волга» первой модели. Меня вёз очень разговорчивый таксист, который сразу же мне сообщил потрясающую новость: он сказал, что сняли Хрущёва. В то время это было сенсацией: руководители страны держались на своих постах до самого последнего, до ухода из жизни.

Возвратившись с практики, я оформил о ней отчёт и вновь втянулся в студенческую жизнь: опять приходил на лекции, лабораторные работы, семинары, сдавал зачёты и экзамены. Добавились и новые специальные предметы, до окончания учёбы в институте оставалось чуть более одного года. В начале 1965 года началась подготовка к дипломному проекту. В пристройке к общежитию открылся зал дипломного проектирования. Там были хорошие кульманы, на них было приятно чертить, а достаточное освещение мне очень нравилось при моём слабом зрении. В этом зале хранились и некоторые дипломные работы студентов прошлых лет, с содержанием интересующего тебя проекта можно было познакомиться на месте.

Вступив в комсомол ещё в школе, я продолжал оставаться комсомольцем и в институте. Не помню ни одного институтского комсомольского собрания. Не помню комсомольских поручений, которые я выполнял. Помню, что всегда аккуратно платил комсомольские взносы. Секретарём комсомольской организации института во время моей учёбы был студент нашего факультета Валерий Линниченко. После окончания учёбы он закончил ещё и аспирантуру, а потом много лет работал на кафедре технологии переработки зерна, несколько лет её возглавлял будучи профессором.

Я любил свой институт, с удовольствием носил на лацкане пиджака красивый институтский значок с буквами МТИПП. Однажды, в тёплое время, я ехал от родителей на электричке из Ногинска в Москву. В Электростали в вагон вошёл мужчина и сел напротив меня. Я обратил внимание, что он стал пристально меня рассматривать. И вдруг я от него услышал слова: «Московский театральный институт песни и пляски». Это он так иронически расшифровал название нашего института. Эта расшифровка мне была знакома, но я удивился и спросил, откуда мужчина это знает? Он рассказал мне, что его дочь только что закончила наш институт и мой факультет, её направили работать в Пермскую область, в город Кунгур. Мужчина был недоволен распределением своей дочери и сказал мне, что меня ожидает то же самое: город Кунгур. Я понял, что под Кунгуром он понимает и другие ему подобные маленькие города из далёких областей. Мужчина мне посоветовал, узнав о моём скором распределении, не покидать пределы Московской области.

Но вернусь на некоторое время к воспоминаниям о моём деде – Иване Сергеевиче Романове. Последние годы своей жизни он долго болел, у него нарушалась речь. В эти годы он жил у своих детей по очереди: у нас в Ногинске, в Москве у дяди Пети и в Кубинке под Москвой у Тёти Любы. У дедушки появились проблемы и с памятью. Мне рассказывали, что однажды он потерялся, гуляя в Москве рядом со своим домом. Дедушку, конечно, удалось найти. Зиму 1964 – 1965 года мой дед провёл вместе с бабушкой в семье тёти Любы. 11 мая 1965 года они вдвоём вернулись в свою деревню Ахтимнеево, а 12 мая дедушка решил прогуляться по своим родным краям. Но недалеко от своего дома, на лугу, он упал…, не выдержало сердце. Так ушёл из жизни мой дорогой дедушка.

Я участвовал в похоронах своего деда. Проводить его в последний путь приехали многие мои родственники, пришли и талдомские друзья дедушки, журналисты местной газеты. Из талдомского морга гроб с его телом привезли к ахтимнеевскому дому, где дед прожил свои последние 30 лет. Я видел слёзы на глазах мамы, бабушки, дяди Пети… Помню отчаянный возглас бабушки: «Зачем ты ушёл от нас?». У дома гроб с телом дедушки погрузили в телегу и на лошади везли его около двух километров до центра Талдома. По городу до кладбища полтора километра гроб несли на руках, а крышку гроба несли отдельно два человека на своих головах. Дедушку похоронили на старом городском кладбище под уже распустившейся берёзой. На могиле поставили маленький металлический памятник в виде пирамиды со звездой наверху, с фотографией деда. При прощании с дедушкой на его могиле звучали выступления его друзей, собравшиеся услышали в их исполнении и стихи деда – поэта, певца Талдомского края, Ивана Сергеевича Романова.

Я очень любил дедушку и его уход из жизни был для меня тяжёлым ударом. Но учёба в институте продолжалась, работа над проектом предстояла большая, а времени на неё отводилось мало. Дипломный проект я выполнял в течение последних нескольких месяцев 1965 года. Мне предложили следующую тему: «Проект мельзавода сортового помола для переработки волжских пшениц, производительностью 200 тонн в сутки, с пневматическим транспортом». Предприятие нужно было спроектировать для Волгограда, где в то время мукомольные предприятия не могли обеспечить продукцией потребности города. У всех дипломников были руководители проектов из числа преподавателей института. Меня консультировал один из ведущих учёных, специалист по переработке зерна, доцент, а впоследствии профессор, Иван Андреевич Наумов. Работа над дипломом требовала большого количества времени и была очень напряжённой, занимался я ей каждый день с утра до вечера. Нужно было спроектировать мельницу с учётом последних достижений науки и техники в мукомольном производстве. Требовалось выполнить большое количество расчётов и чертежей, а в конце декабря должна была состояться защита проекта.

Наконец, в декабре я успел полностью завершить свой проект и отвёз его, как требовалось, на рецензию. Проект состоял из 12 листов формата А1 чертежей и 173 листов пояснительной записки со всеми расчётами и обоснованиями. Рецензент, большой специалист, кандидат технических наук, П.П. Тарутин, подробно на машинке напечатал свой отзыв о моём проекте и оценил его на «хорошо». Защиту дипломного проекта мне назначили на 25 декабря и в оставшиеся у меня несколько дней до этого срока надо было хорошо к ней подготовиться. В эти напряжённые дни я вновь подробно перечитал пояснительную записку, снова пристально вгляделся в каждую линию чертёжной работы. Наступил, наконец, этот памятный для меня день: 25 декабря 1965 года. Но в ночь на этот день я ещё продолжал готовиться к защите и лёг спать только в 4 часа ночи, а в 9 часов утра я был уже в институте.

Защита дипломных проектов состоялась в большой аудитории, кроме меня в этот день комиссия должна была принять ещё человек 10 студентов. Среди них были мои друзья по преддипломной практике Вася Илюшин и Валя Малов, а также Алла

Музеева – студентка из моей учебной группы. Хорошо помню, как я, волнуясь, развешивал свои чертежи на демонстрационной доске. Чертежи я прикреплял кнопками, которые почему-то часто ломались. Наконец, после долгих попыток все 12 листов я закрепил. Но рядом со мной мучилась и решала ту же проблему Алла Музеева. У неё ничего не получалось, наверное, сказывалось волнение и все кнопки ломались. Мне удалось ей помочь: я снабдил Аллу недостающими кнопками и помог закрепить ими её чертежи.

Защиту принимала большая, авторитетная комиссия из профессоров, ведущих специалистов, преподавателей,. заведующих кафедрами института. Дипломный проект я защитил хорошо, на все вопросы членов комиссии ответил со знанием дела, но оценку мне поставили, сохранив мнение рецензента: «хорошо». Сразу же после защиты мои друзья Валя Малов и Вася Илюшин предложили отметить это большое событие в нашей жизни. Они принесли водку, пригласили нашего руководителя диплома и в одной из аудиторий института, сфотографировавшись все вместе, выпили по полстакана этого напитка. Наш руководитель поздравил нас с инженерным званием. После этого моё сознание мгновенно отключилось, а очнулся я уже в общежитии. Я лежал на своей кровати, в комнате больше никого не было. Ребята на другой день мне рассказывали, что произошло со мной. Оказывается я долго тогда, находясь в аудитории, не приходил в себя, а всем нужно было возвращаться домой. Пришлось меня им тащить на себе в общежитие, причём занести в комнату меня было чрезвычайно трудно: я упёрся двумя руками в проём двери. Происшедшее со мной я могу объяснить сильной усталостью, недосыпанием и нервным напряжением перед защитой диплома, а спиртное я употреблял редко и в небольших количествах.

Наступил 1966 год и сразу же за Новогодним праздником у выпускников всех групп мукомолов состоялся вечер. Мы собрались вместе с ректором, профессорами и преподавателями института в большом зале. Были накрыты столы, звучала музыка. Очень интересен был сценарий нашей встречи. Каждый выпускник института торжественно посвящался в мельники. Был изготовлен большой макет ветряной мельницы с вращающимися лопастями и установлен в нашем зале. Роль старого мельника исполнял тоже выпускник Валерий Перельман. Свою роль Перельман, одетый в соответствующий костюм, сыграл блестяще. Рядом с мельницей он каждого выпускника в момент его поздравления ректором, профессором Н.Ф.Гатилиным, похлопывал по плечу снопом пшеницы. На шеях выпускников появились необычные медали. Они были шоколадные, завёрнутые в золотистую фольгу. Под звуки оркестра были устроены танцы и общение за праздничными столами. В институте такой интересный выпускной вечер был проведён впервые. Вскоре в институтской многотиражной газете «Пищевик» появилась статья об этой встрече. Она называлась «Первый блин и не комом». В январе этого года мы, новоиспечённые инженеры, получили назначения на работу. Этот процесс назывался словом «распределение». В то время по направлению института надо было обязательно отработать два года, а можно потом и дальше продолжать на том же месте свою карьеру. У каждого выпускника института подсчитывался средний балл оценок за годы учёбы. Имевшие лучшие баллы, имели и больше возможностей выбора места работы.

Самый лучший средний балл имела Аня Сибирёва. Она выбрала должность научного сотрудника в Научно-исследовательском институте Новосибирска. Вторым шёл Юра Гавриченков, он жил в Москве и был сыном заведующего одной из кафедр нашего института. Юру приняли в институтскую аспирантуру. Не всем жителям Москвы удалось получить направление на работу в столице. Мой средний балл был невысок, но всё же был неплохим и выбор у меня ещё оставался. В то время я был настроен романтически и мне хотелось куда-то уехать и начать новую интересную самостоятельную жизнь. Тогда меня не особенно интересовала работа на предприятиях Московской области, хотя и в те годы жить в нашей области было престижно. Для трудоустройства я выбрал большой областной город на Волге Куйбышев (сейчас он снова носит старое название Самара). Уже в то время население Куйбышева превышало 1 миллион человек. Я заинтересовался этим городом, много прочитал о нём в различных справочниках и заявил направляющим меня на работу людям, что я выбрал этот волжский город. По условиям договаривающихся сторон мне должны были предоставить соответствующую образованию работу и отдельное жильё. Но о моей жизни в Куйбышеве я напишу в следующей части моих воспоминаний. Дипломы инженеров в этот год всем выпускникам выдали не сразу, мы получили только выписки из зачётных книжек со всеми экзаменационными оценками и зачётами.

Академик Алексей Николаевич Бах сказал: «Нет более сложного сырья, чем зерно!» И действительно, как живой сложный организм зерно при его хранении и переработке требует разносторонних глубоких знаний. Эти знания и даёт моя специальность. Объём знаний инженера-технолога по хранению и переработке зерна дал мне возможность в дальнейшем работать не только по этой специальности, но и спокойно себя чувствовать на инженерных должностях в других отраслях промышленности. А хлеб всегда был и остаётся основным продуктом питания и никогда не исчезнет потребность в таком специалисте.

Свои воспоминания о студенческих годах я заканчиваю в январе 2015 года, в конце которого исполнится 50 лет со дня, когда я закончил Московский технологический институт пищевой промышленности. Сорокалетие его окончания я отмечал со своими друзьями-однокурсниками в Москве. После окончания института я только изредка бывал на его территории, а по коридорам его главного корпуса вновь прошёлся в конце мая 2014 года. Рядом с главным корпусом построены новые учебные корпуса и корпуса общежитий. Адрес этого учебного заведения всё тот же: Москва, Волоколамское шоссе, дом 11, но институт сначала стал ненадолго академией, а с 1996 года он называется МГУПП – Московский государственный университет пищевых производств. В университете стали готовить специалистов и по другим пищевым специальностям. Студентам, заканчивающим университет, присваивается звание бакалавра, они получают диплом о высшем образовании, выпускники после вступительных экзаменов могут обучаться дальше в магистратуре. Это вторая ступень высшего образования с более углублёнными знаниями и присвоением звания магистра.

Думаю, что моё сознание навсегда пропитано мукомольно-зерновым духом. В этом я каждый раз убеждаюсь при виде предприятия по хранению или переработке зерна. Я смотрю на него и всегда в этот момент у меня возникают приятные, щемящие воспоминания.